Ямщина

— Нам необходимо определиться и принять решение, — прервал затянувшуюся паузу Хайновский, — и принять мы его должны сейчас, здесь…

Началось бурное обсуждение. Горелов доказательно говорил, что это чистой воды авантюра, Никольский настаивал, что Чебула доказал свою преданность и поэтому нужно, чтобы вся пятерка его выслушала. Фильштинский горячо поддерживал Горелова и утверждал, что именно сейчас организация должна сосредоточиться только на терроре, а не заниматься ерундой в духе приключенческих романов. Адам Прасек надсадно кашлял, отплевываясь в стеклянную баночку, обклеенную черной бумагой, и в общий разговор не вступал, только раздраженно взмахивал свободной рукой, но очередной приступ кашля не давал ему выговорить ни слова.

Дискуссия затягивалась, Хайновский слушал товарищей и никак не мог определиться, в то же время прекрасно понимая, что определяться придется — откладывать на долгий срок было невозможно, ведь экспедиция могла отправиться в любой день.

— Ну почему, почему мы не можем все вместе выслушать Чебулу?! — горячился Никольский. — Почему мы не можем задать ему вопросы, чтобы он на них ответил? Я думаю, что он заслужил такое право, чтобы войти в руководящее звено нашей организации. Или я не прав?

— Прав, Андрей Христофорович, полностью прав! — заговорил, наконец-то справившись с кашлем, Адам Прасек. — Мы осторожничаем там, где осторожность совершенно не нужна. Я давно уверился, что он человек дела. Но самое главное даже не в этом, о самом главном никто из вас не сказал. Если мы действительно ставим перед собой великие задачи, то мы должны заглядывать далеко вперед. Наше движение пойдет вширь и вглубь, потребуются типографии, потребуется оружие — много чего потребуется… Значит, необходимы деньги. Мы должны быть готовы к репрессиям; давайте глядеть правде в глаза — вполне возможно, что уже завтра или мы, или наши товарищи пойдут по этапу в Сибирь, а вы прекрасно знаете, что не все выдерживают условия каторги или ссылки, многие кончают жизнь самоубийством. Нам на будущее просто необходима система освобождения с каторги, устройство побегов и отправка наших сподвижников через Владивосток — мы должны ценить и спасать своих людей, а не только поощрять самопожертвование…

От столь длинной речи Прасек снова надолго закашлялся, а Фильштинский неожиданно поднялся из-за стола и твердо произнес:

— Как вам угодно, а я меняю свою точку зрения. Адам прав, просто я вначале не увидел перспективы. Если мы желаем вершить великие дела, то в соответствии с этим должны и решения принимать. Я за то, чтобы предоставить Чебуле полную свободу действий и поддержать его всеми средствами, какие у нас есть. Прошу поручить мне установить связь с общиной в Каинске. Я справлюсь.

Согласился и Никольский. Один только Горелов, протяжно окая, все твердил, что все задуманное — чистой воды баловство. Теперь определяться нужно было Хайновскому. И он определился:

— Будем считать, что предложение Чебулы принято.

И сразу же, в последующие дни, началась подготовка. Для Чебулы собрали немалую сумму денег; Фильштинский, раздобыв нужные рекомендации, в срочном порядке отбыл в Сибирь, попутно имея поручение от отца о заключении договора на поставку лекарств, — таким образом он получал хорошее прикрытие. Сам же Чебула в эти дни практически не отходил от профессора Гуттенлохтера, стараясь изо всех сил быть ему полезным и нужным едва ли не в каждую минуту.

Отправку экспедиции Гуттенлохтер назначил на начало апреля, с таким расчетом, чтобы завершить ее осенью, до первых снегов. А за два дня до отправки пришла телеграмма из Томска от Фильштинского: «Побывал в Каинске. Встретили душевно. Можно приезжать, добрый прием обеспечен». Пароли были оговорены заранее с Чебулой, так что теперь ему оставалось только добраться до Каинска.

Восьмого апреля, ровно в полдень, поезд уходил с вокзала Санкт-Петербурга до Самары, откуда дальнейший путь экспедиции предстояло совершить на перекладных. Хайновский не удержался и, нарушая все правила, появился на вокзале за пятнадцать минут до отправления поезда. Издали, скрываясь за колонной, он наблюдал за Чебулой, который буквально не отходил ни на шаг от Гуттенлохтера — высокого, поджарого мужчины лет сорока пяти, с узким вытянутым лицом, на котором поблескивали стеклышки пенсне. Хайновский проследил, как они зашли в вагон, дождался, когда тронется поезд, и лишь после этого покинул вокзал и, наняв извозчика, поехал к себе на квартиру. Все-таки сосала его тайная тревога, что-то не давало полной уверенности во всем затеянном мероприятии, потому он и наблюдал за Чебулой до последней минуты… Еще и еще раз заново все обдумывая, Хайновский пытался отыскать причину своего беспокойства и не находил ее.