Ян Берзин - командарм ГРУ

— Года два-три мы еще имеем в запасе. Как у «Доры» со связью?

— Пока одна рация. Слышимость нормальная. На случай войны предусмотрены две-три рации в Женеве и Лозанне.

— Надо повидаться с радиоконструкторами, посмотреть, чего они добились в разработке коротковолновых раций, поставить им задачу скорейшей ликвидации нашего явного отставания в этой области. Надо показать им портативные абверовские рации, которые мы захватили в Испании... Кто у нас следующий?

Берзин открывает папку с личным делом Леопольда Треппера. Весьма перспективный разведчик. Выходец из Польши, жил в Палестине и во Франции, с 17-ти лет — в коммунистическом движении. Уже несколько лет живет в СССР, журналист, сотрудничает в Коминтерне.

Леопольд Треппер — в будущем «Отто», резидент агентурно-разведывательной сети в трех странах Западной Европы, руководитель антифашистской организации, получившей в гестапо название «Красный оркестр» («Красная капелла»), — вспоминает о встрече с Берзиным в своей книге «Большая игра».

«Он принял меня для беседы, хорошо сохранившейся в моей памяти. Да и могло ли быть иначе, если этот день оказался решающим для всей моей дальнейшей судьбы как человека и коммуниста?

— Я вам предлагаю перейти на работу к нам, потому что вы нам нужны, — сказал он мне. — И не сюда, в аппарат. Тут вам не место. Нет, вы должны создать в Западной Европе базу для наших действий.

После моего первого разговора с Берзиным мысль о переходе в разведку л борьбе в ее рядах прочно засела в моем сознании. Я не сомневался — близится момент, когда гитлеровские орды хлынут в страны Европы.

Мне было ясно, что в грядущих сражениях роль Советского Союза будет решающей. Сердце мое разрывалось на части при виде вырождающейся революции, ради которой я вместе с миллионами других коммунистов отдавал все, что мог. Мы, двадцатилетние, были готовы пожертвовать собой ради будущей жизни, прекрасной и молодой. Революция и была нашей жизнью, а партия — нашей семьей, в которой любое наше действие было пронизано духом братства.

Мы страстно желали стать подлинно новыми людьми. Мы готовы были себя заковать в цепи ради освобождения пролетариата. Разве мы задумывались над своим собственным счастьем? Мы мечтали, чтобы история наконец перестала двигаться от одной формы угнетения к другой. И кто же лучше нас знал, что путь в рай не усыпан розами?»[39]

Совещание, как обычно, затягивается до полуночи. Допоздна горит свет в кабинете Берзина. Он устало потирает голову с застрявшей в черепе пулей карателя.

За большим Старик умел видеть малое. Однажды летом машина Берзина остановилась у дома № 13 на Большой Пироговской. Несмотря на неотложные дела и заботы, армейский комиссар выбрал время, чтобы повидать черноглазых ребятишек Испании — тех самых детей, которых он отправлял в марте на «Кооперации» и других советских пароходах в долгое и опасное плавание в далекую страну, ставшую для них второй родиной. Его водили по палатам, показали столовую. Смуглые ребята ходили за ним стайкой и пришли в восторг, когда он обратился к ним по-испански. Вид ребят ему понравился — здоровые, сытые, чистые. Но сердце у него ныло: нелегко сиротам без материнской ласки и заботы, без знания русского языка. Многих по прибытии пришлось сразу отправить в больницы и санатории, всех посадили на усиленную диету. Хорошо, что еще в Испании Берзин. настоял на увеличении числа педагогов и медицинских сестер, отправляемых с партиями детей в СССР. Маэстра — учительница малышей — показала рисунки детей. Они все еще жили войной: воздушные бои, бомбежки, фронтовые атаки.

Вскоре после возвращения в Управление Берзин — недаром он был учеником Дзержинского, друга беспризорных детей, — написал важный документ: