Ян Гус

Теперь же с кафедры Вифлеемской часовни зазвучал голос, который, правда, тоже говорил о великих понятиях справедливости, жизни и смерти, но говорил о них в связи с каждодневной жизнью, с обычной будничной жизнью любого из пораженных слушателей. В речи, которую они слышали, приводились примеры из быта ремесленников, бедноты, горожан, студентов, эта речь была сочной, конкретной, и слушатель всегда мог сказать «Смотри, это он обо мне говорит, о моих заботах, о моих горестях, о моих страхах и надеждах». Именно в этом была сила воз действия Гуса на слушателей. Все абстрактное, от влеченное, все, что другие выражали безличной возвышенной и оторванной от жизни фразой, Гус крепко увязывал с действительностью, знакомо каждому по собственному опыту. Каким образом достиг Гус такого эффекта — станет ясно, когда мы узнаем, о чем он говорил.

Так же как и его предшественники-реформаторы Гус прежде всего сосредоточил свое внимание на критике церкви. И понятно почему. Во-первых, он сам был служителем ее, во-вторых, и это главное, церковь претендовала быть верховным руководителем всего христианства и вести его по пути справедливости к спасению. А кто может сотворить большее зло: ведомый ученик или ведущий учитель? Конечно, учитель, который направляет мысли и суждения вверенной ему паствы. На учителе, то есть на церкви, лежит поэтому наибольшая ответственность. Она сама прежде всего должна быть совершенна, коль скоро призывает остальных слушаться ее слова, она должна служить образцом, коль скоро провозгласила себя пастырем вверенных ей стад. Разве церковь не требует от них безграничного послушания и признания своего авторитета? И наоборот, верующие имеют бесспорное право требовать от церкви, чтобы она была им светлым примером, самым совершенным в пределах человеческих возможностей.

В действительности же церковь в ту эпоху больше чем когда бы то ни было заразилась мирской суетой, совсем отвернулась от своего духовного послания и заботилась лишь о приобретении возможно больших земных владений и денег. Как же могла она внушать своей пастве добродетель и справедливость, кто же мог верить ей, видя в ее практике прямую противоположность ее учению?

Никто не мог бы убедить Гуса, что он идет против церкви, служителем которой он был. Наоборот, он всегда был глубоко уверен, что служит ей наилучшим образом, вскрывая ее пороки и взывая к исправлению.

Он всегда, до самого конца, считал себя праведным и честным сыном церкви, даже когда его противники пытались доказать ему обратное. В действительности же он был опаснейшим врагом церкви, потому что критика его подрывала самую основу церковной системы.

Гус не мог даже осознать всего значения своих выступлений. Разоблачая гнилость церковных порядков, несоответствие между учением церкви и ее делами, указывая, насколько изжили себя внутренняя организация и деятельность церкви, Гус восставал одновременно и против важнейшего и сильнейшего представителя феодального общества, а тем самым обрушивался на основы феодального строя вообще. Гус не избежал того, что его критика церкви переросла уже рамки клира и затронула светскую часть феодального общества; он не мог не критиковать короля, дворянство, бюргерство, и если сам Гус рассматривал свою деятельность прежде всего как миссию священника-реформатора, то его слушатели, хотя бы и подсознательно, чувствовали за его словами критику всего общества, его устройства и законности его порядков. Люди стали особенно чуткими к этому, ибо в ежедневном соприкосновении с высшими властями, как духовными, так и светскими, претерпевали множество страданий и несправедливостей.

Что это было именно так, доказал дальнейший ход исторического развития, приведший от Вифлеемской часовни на поля гуситских битв.

До трех тысяч слушателей собиралось в Вифлеемской часовне — «почти вся община Праги».

И пламенный проповедник увлекал эти тысячные толпы словами, понятными всем, ибо Гус прибегал в своих проповедях к понятиям, знакомым каждому из жизни.

Ведь не мало людей на собственном опыте испытали, как «священники заставляют народ платить за крещение, за исповедь, за погребение, за причастие, за святой елей, за венчание, за тридцать месс, за введение. Но что означают такие поступки священников?.. То, что они… продают святые таинства, которые, по завету Божию, обязаны раздавать верующим! Продают как купцы, которые сами платили за товар, а потому и отдать его могут только за деньги. Священники же ничего не платили за таинства и право их свершения», — а потому Гус призывал: «Даром взяли, даром и отдайте!» Те, кто не согласен с этим, поистине торговцы божественной благодатью, сторонники симонии [19], они обменивают духовные ценности на материальные, на деньги и, обогащаясь против воли божьей, копят земное добро.