Ян Гус

В этих условиях всякая борьба против феодализма, всякое выступление против крепостнической эксплуатации были одновременно выступлением против господствующей католической церкви. Неудивительно поэтому, что подавляющее большинство народных восстаний средневековья оказалось облеченным в форму «ересей» — религиозных движений, направленных против официальной религии. Народ, стремившийся сбросить ярмо векового рабства, выдвигал против бога господ своего бога, бога угнетенных, обездоленных и страждущих, справедливого евангельского Иисуса Христа. Неудивительно, с другой стороны, что, нападая на католицизм с позиций бесправия и нищеты, «еретики» требовали прежде всего опрощения церкви, отказа прелатов от земель и дворцов, возвращения к бедности и простоте времен начального христианства.

Многие из этих черт и мотивов были характерны для различных форм бюргерской «ереси», получившей широкое распространение в XIII–XV веках.

Рост городов, расширение товарного производства и связанное с этим развитие товарно-денежных отношений создавали новую социальную прослойку — бюргерство, представленное в первую очередь ремесленниками и купцами. Выступая против феодальных ограничений, мешавших развитию ремесла и торговли, бюргеры, естественно, должны были выступить и против католической церкви. При этом бюргеров особенно раздражали богатства_католической церкви и бесконечные поборы, взимаемые ею со своих прихожан. «Средневековые бюргеры, — писал Ф. Энгельс, — требовали прежде всего дешевой церкви… Это дешевое устройство устраняло монахов, прелатов, римскую курию, словом, все, что стоило в церкви дорого»[3].

Оппозиция бюргеров католической церкви носила зачастую, как это было в Чехии, национальный характер. Она встречала решительную поддержку и со стороны городского плебса и со стороны крестьянства, беспощадно эксплуатируемого светскими и церковными феодалами. Мало того, поскольку критика католической церкви связывалась с требованием изъятия церковных земель, она временами встречала поддержку даже со стороны королевской власти и некоторых, преимущественно обедневших, слоев феодалов: и король и рыцари были не прочь поживиться за счет церковных имуществ. Таким образом, хотя конечные цели и задачи у всех социальных слоев, временно объединенных под флагом бюргерской «ереси», были глубоко различны, в течение какого-то периода они могли действовать сообща.

Именно в такой обстановке складывалось учение Яна Гуса, которого Ф. Энгельс относит к числу типичных представителей бюргерской «ереси»[4].

Учение Гуса не было чем-то застывшим, неизменным. Оно формировалось в тесной связи с ходом событий, его положения складывались по мере того, как Гус постигал существо окружавшей его жизни.

На первых порах чешский реформатор еще критикует не. церковь, а отдельных ее представителей. Он бичует пороки духовенства, но не распространяет своих выводов на весь организм католической церкви. Постепенно, по мере углубления внутренних противоречий в стране, его проповеди начинают менять свой первоначальный характер. Они приобретают национальную окрашенность. В них выдвигается все больше общих принципов, которые относятся к самой церковной организации. Теперь он резко выступает против продажи индульгенций — грамот, дающих за особую плату «отпущение грехов», теперь он горячо возражает против неодинаковых форм причастия для церковников и мирян и т. п. Наконец в последние годы жизни, находясь в изгнании, Гус полностью порывает с католическим клиром и всеми его атрибутами. Он отрицает особое положение папы и даже необходимость его власти, обрушивается на кардиналов и других князей церкви, критикует всю церковно-феодальную иерархическую систему и отвергает важнейшее из таинств — таинство причастия. Таким образом, в своей законченной форме учение Гуса представляло страшную угрозу не только для католической церкви «во главе и членах», но и для феодального строя в целом.

Однако, воздавая вслед за М. Кратохвилом должное как учению Гуса, так и бессмертному величию его подвига, мы не можем полностью согласиться с некоторыми положениями авторской оценки.

Мы не можем признать, что Гус был «первым революционером нового времени», и не только в связи с тем, что он действовал не в новое время, а в средние века, но и главным образом потому, что он был действительно далек от революции. Лично Гус не стремился к низвержению существующего строя, хотя и выступал против царившей в нем несправедливости. Выражая объективно интересы народных масс, он был скован ограниченностью, свойственной всему чешскому бюргерству, идеологом которого он оставался прежде всего. Лишь в дальнейшем, в ходе гуситских войн, из его учения сделают те революционные выводы, о которых он сам и не помышлял.

Учение Гуса и революционная практика таборитов — далеко не одно и то же; об этом не должен забывать советский читатель, знакомящийся с интересной и содержательной работой М. Кратохвила.