Ян Непомуцкий

Когда в четырнадцатом году мы все вместе приехали в отпуск домой, вилла была уже куплена. Отец много работал в саду. Вилла пожирала деньги, требовала все новых и новых вложений. Мы привезли с собой набитые бумажники. Михал поселился на вилле с родителями, Лариса и я сняли домик на опушке леса в четырех километрах от Старого Града. Михал берег себя. Ничем другим, кроме скрипки, не занимался. Перемена была очевидной. Блестящий игрок в теннис, он отказался этим летом играть в обществе наших старых друзей по теннисному корту. Не ходил купаться. Двигался не спеша, чтобы не вспотеть. Ни с ним, ни с кем другим я на эту тему не говорил. Наступившая в нем перемена действовала на меня угнетающе.

Но лето стояло очаровательное. Леса пахли земляникой. Мох был темно-зеленый. Я любил Ларису. Думаю, что и Лариса любила меня. Казалось, что никогда еще в мире не было столько любви и согласия и что отныне так будет всегда.

Но Австро-Венгерскую монархию вдруг встряхнуло: сараевское покушение! Что же будет с нами?

Недавно в Вене Анна видела «смешной автомобиль, в котором был убит этот красавец Фердинанд, еще кровь видна», и добавила, что это несомненно подделка, предназначенная для детей и туристов.

Тогда же, в четырнадцатом году, была объявлена всеобщая мобилизация.

Мы решили как можно скорее исчезнуть. За одно утро в Старом Граде нам оформили паспорта. Днем мы с Михалом были уже на вокзале. В тот день здесь уже была давка, со всех сторон стекались мобилизованные, на вокзал нас провожал только отец. Лариса осталась с Анной у матери. В толчее мы потеряли отца. Когда поезд тронулся, он не видел нас. Так была нарушена традиция махать рукой до тех пор, пока виден хотя бы кусочек вокзального перрона. Не понимаю, как могло случиться, что германская граница не была закрыта? Утром мы были в Берлине. Там еще царило спокойствие. Михал договаривался об обмене своей скрипки на другую, но тревожные вести, приходившие в течение дня, подгоняли нас. В Москве мы услышали, что война объявлена.

Дверь к возвращению захлопнулась за нашей спиной. Мы здесь. Следовательно, отныне мы с Россией. А там — Лариса с Анной, мать, отец, детство.

В Саратове были поражены тем, что мы приехали. Нас уже не ждали. Каким чудом вы проскочили?

Нужно ли было нам это чудо? Или что-нибудь другое?

Быть может, днем позже нам не дали бы паспортов.

Или граница оказалась бы закрытой.

А может, и не следовало добиваться паспортов? А следовало разделить судьбу всех наших родных? Но Михал болен, для меня это было главное. Если его мобилизуют, он не выдержит. А я, что я без него?

Возможно, Лариса думала: Михал мог ехать в Россию. У него нет семьи. С первой серьезной атакой туберкулеза он справился. А ты?

Через два дня после нашего возвращения в Саратов пришла полиция и нас арестовали, поскольку мы граждане враждебного государства. Наши друзья предприняли срочные меры, чтобы мы получили российское гражданство.

Мы стали русскими, и получили свободу.

Многие австро-венгерские подданные надолго оказались в положении военнопленных, иные до тех пор, пока не пошли добровольцами в русскую армию. Даже их славянское происхождение в расчет не принималось.

Нам казалось, что фронт очень далеко. Консерватория жила своей обычной жизнью.

Все попытки установить связь с родными были безуспешны. Потом злосчастный, прекрасный Копенгаген! Как я полюбил этот город, в котором хотел встретить Ларису, чтобы начать с ней наконец настоящую супружескую жизнь, какой я ее себе представлял!

9

В шестнадцатом году меня избрали директором консерватории. Я ввел ритмическую гимнастику по Далькрозу. Даже преподаватели записались на курсы. Будущие священники, студенты богословского факультета, бравшие у нас уроки музыки, просили и их допустить к занятиям по ритмике. Я-то намеревался их освободить, но они потребовали именно этих уроков. Пришлось организовать для них специальные занятия. Их было четверо. Преподавала им Антик, молодая еврейка, напоминающая датскую фарфоровую статуэтку.

Почти целый день мы проводили в классах, а дома готовили собственные концертные программы.

Михал был главной фигурой в консерватории, за его плечами было несколько очень успешных выступлений (я тоже играл Концерт Рахманинова с оркестром филармонии, выступление прошло более чем удачно).

Фронт, казалось, был все еще далеко. Каждый год мобилизация обходила нас. Кто-то постоянно вычеркивал наши фамилии из списков. В семнадцатом году и Америка вступила в антигерманскую коалицию. Но для России было уже поздно. В истощенной и деморализованной русской армии дисциплина упала. Люди были по горло сыты войной. Царская Россия рассыпалась, как карточный домик. Царь отрекся от престола. Временное правительство объявило выборы в учредительное собрание. Первое мая семнадцатого года праздновалось в атмосфере подъема, вызванного буржуазной революцией! Неясная свобода. Что-то готовилось. В Петрограде на митингах выступали представители рабочих. Ходили слухи о вооруженных стычках. Приехал Ленин. Кое-где уже начался голод, но у нас пока еще можно было купить все.