Ян Жижка

Сигизмунд, томившийся в ожидании крестоносных полчищ в Збраславе, решил воспользоваться уходом Жижки из Табора и напасть на него. Руководить нападением на Табор император приказал молодому Ульриху Розенбергу.

Пан Ульрих, подобно опекуну своему Ченку Вартемберкскому, числил себя в «подобоях», пока можно было захватывать монастырские и церковные земли.

Но стоило Сигизмунду постращать молодого магната карами, ожидающими еретиков, и Розен берг отрекся от гуситства и прогнал из своих замков, местечек, а также из своих наемных отрядов всех «чашников».

Но Сигизмунд потребовал от пана Ульриха большего — захвата Табора:

— Пока медведь гуляет на воле, разори его берлогу!

23 июня многочисленное воинство молодого Розенберга, конное и пешее, с приданным ему гарнизоном Будейовиц, осадило Табор.

— Хромой пан Ульрих захромал и душой! — воскликнул Жижка, узнав, с какой легкостью сын его давнего врага изменил чаше.

Как ни трудно было выделить людей из числа защитников Праги, гетманы Табора тотчас послали на помощь своей осажденной крепости отряд в триста пятьдесят всадников под командованием первого гетмана — Николая из Гуси.

Гетману Николаю удалось дать знать осажденным в Таборе о своем приближении и договориться с ними о совместных действиях.

На рассвете 30 июня табориты, внезапно выступив, из ворот Табора, с оглушительными криками ринулись на палатки осаждающих. Опешившие от неожиданности наемники Розенберга стали отходить.

Тут с тылу на них ударили конники Николая из Гуси.

Розенберг потерпел полное поражение. Потеряв множество людей убитыми и пленными, он с остатками своего воинства едва ушел от преследования, оставив таборитам много провианта и снаряжения, бросив все свои осадные пушки.

* * *

За два дня до этого, 28 июня, Сигизмунд покинул, наконец, збраславский лагерь, ведя за собой огромное, никогда дотоле не виданное в Чехии войско, — по сообщению летописца, сто пятьдесят тысяч крестоносцев.

«В этом войске, — рассказывает Лаврентий, — были архиепископы, епископы, патриарх Аквилейский, разные доктора и духовные прелаты, светские герцоги и князья, числом около сорока, маркграфы, графы, бароны и много знатных господ, рыцарей, вассалов, горожан разных городов и крестьян. Все они расположились в поле, на открытой равнине и поставили на ней палатки или пышные шатры, образовав как бы три огромных города».

Как видно из дальнейшего повествования летописца, в этом крестоносном воинстве больше всего было немцев: пруссаков, тюрингцев, штирийцев, мейссенцев, баварцев, саксонцев, австрийцев, рейнландцев, вестфальцев.

Было здесь много рыцарей из Франции, Италийских земель, Нидерландов, Швейцарии, Испании.

Пришли громить Прагу и далекие предки Черчиллей и Иденов — английские рыцари.

Среди всего этого чужеземного дворянского сброда блистали представители чешского и моравского католического панства, готовые пролить кровь своих соплеменников ради щедрых наград золотом и землями, которые им посулил император-прохвост.

«Крестоносцы каждый день, — продолжает свое повествование Лаврентий, — поднимались на вершину горы над рекою, стояли там и лаяли на город, как собаки: «Ха, ха, Гус, Гус, ересь, ересь!..»

«Когда случалось, что в их руки попадал какой-нибудь чех и, если его не освобождал кто-нибудь из чешских панов, то крестоносцы тут же сжигали его без всякого милосердия, как еретика».

Три обширных военных лагеря охватили Прагу полукругом по западной и северной стороне. Самый большой раскинулся непосредственно за Градчанским холмом на берегу речки Брусницы. Здесь находились французы, англичане, голландцы, поляки, отряды чешских и моравских католических панов. Слева от них, в том месте, где Влтава круто поворачивает к востоку, омывая с севера Старый гор. од, расположился второй, центральный лагерь. Еще ниже по течению Влтавы, у пригородной деревин Овенца, вырос третий «город», из палаток и шатров. Тут, на левом фланге всего расположения, главной силой были многочисленные хоругви мейссенских и австрийских рыцарей.

Сигизмунду предстояло выбрать между двумя военными планами: прямым штурмом пражских стен и Карлова моста, с тем чтобы пробиться затем с боем к центрам Старой и Новой Праги, и длительной осадой чешской столицы, принуждением ее к сдаче измором.

Сигизмунд созвал своих военачальников на военный совет. Между ними возникли острые споры. Немецкие князья требовали штурма после обстрела «гнезда еретиков» из тяжелых пушек. Особенно ратовали за это австрийский герцог Альбрехт и немец — маркграф Мейссенский. Против такого плана восстали чешские и моравские вельможи. «Если император намерен стать королем чехов, — говорили они Сигизмунду, — пусть поостережется разгрома пушками будущей своей столицы».

Вероятно, прирожденная трусость склонила императора ко второму решению — не обстреливать Праги, а запереть все пути подвоза к ней продовольствия.

— К чему рискованные атаки? — говорил он. — Через месяц-полтора город и так вынужден будет сдаться на милость осаждающих.