Янка Купала

Об одном лишь стихотворении, принесенном ей после бессонной ночи, вспоминала П. В. Меделка. А их был целый десяток. И до сих пор в белорусском литературоведении никто еще не поставил всего написанного горестным сердцем поэта в один ряд, никто не сказал, что с разбитыми войною мечтами о работе на пользу Беларуси, с разбитой той же войною любовью Купала во второй раз покидал Вильно. Ведь в самом деле, может, его взаимоотношения с «долгожданной» окончились бы иначе, если бы вскоре после фатального вечера купаловского признания она не выехала в городок Глубокое — к родителям. Надежды услышать иные слова из уст Меделки в прифронтовом Вильно у Купалы не оставалось.

Царь Николай II объявил войну кайзеровской Германии 20 июля. А 8 августа 1914 года наступило полное затмение солнца, которое лучше всего наблюдалось на территории Беларуси. Об этом сообщала «Наша нива», отмечая, что «люди обычно любят связывать знаки на небе с суеверием» и что «суеверие не имеет под собой никакой почвы». Это подписывал в газете редактор-издатель И. Луцевич, как и напоминание, что в затмение «смотреть на солнце можно через черное, сделанное специально, или закопченное стекло». Купале-поэту, чтоб смотреть на затмение, черное стекло не нужно, потому что для него все небо закопчено дымом. Редактор-издатель И. Луцевич иронизировал над человеческим суеверием, поэт Янка Купала относился к нему иначе. Его цикл «Песни войны», писавшийся на протяжении сентября — декабря 1914 года, открывался именно стихотворением «Ворожбы», а в нем были строки:

Солнце круг свой затемнило

И глядело мраком ночи

Миру — в очи, жизни — в очи.

Вот и коршун грузно выплыл

И о чем-то каркнул хрипло...

...За ворожбами ворожбы...

Словом, затмение солнца Купала-поэт встречал, как когда-то дружина князя Игоря из «Слова о полку Игореве». Восточнославянский поэт — потомок автора «Слова», Купала не мог встречать иначе, как только тревожно:

Что-то будет, что-то будет?

Как тревожен мир и люди!

Болью полнились «Песни войны» Купалы:

Шли родной деревни дети Помирать на белом свете,

В мире кости рассевать —

За кого-то воевать...

Кресты Сморгонщины — у древнего Крева, кресты под Бытенем — на Щаре, под Верденом — во Франции, кресты в Восточной Пруссии, где прошли армии Самсонова, на Галитчине и под Волынью, где прорывался Брусилов. А для Купалы:

Над крестами крик совиный,

Над судьбою сиротины

Вопрошает мрачно, страшно:

«Где же Батьковщина ваша?»

Где? Где она, та Батьковщина, которая представлялась поэту в образе Молодой на свадьбе, в образе соколиной стаи, рвущейся в небо? Затмение солнца. Кресты повсюду.

Кровавый бог кровавевшую подать

Собрать обязан с мира всю — сполна...

Проклятью — ни конца, ни края...

Ни роздыху — сердцам усталым...

Когда же, Беларусь родная,

Ты вырвешься к иным началам?

Неизвестность, боль от незнания, что будет с Батьковщиной, когда повсюду война, ворожба затмения. Купала теперь и в самом деле оставался один на один с родиной. Меделка тогда была права. И это новое ощущение Батьковщины обусловило новый взлет поэта. Он пишет сонет «Батьковщина», в котором есть вот какие примечательные строки:

И если кто-то надо мной теперь глумится —

Глумится он над Родиной моей.

Поэт уже имел в виду не только царя, империалистов, ненавистников «Нашей нивы», но и «долгожданную», которая сделала его песняром снов, отчаяния — автором сонета «Товарищ мой». Этот сонет поистине страшен: в нем несчастный поэт воплотил свое одиночество в образе себя-трупа, от которого никак не может уйти, оторваться, избавиться. Они были отсветом любовной драмы — стихи снов, полуснов, сравнения пережитого со сном:

Все это было грустным сном.

Что разведу я с пей беду...