Яновы: Штабс-капитан Янов. Племянник Янова

«Другой, конечно, но ничто не случайно», – подумал Станислав Люцианович, затягиваясь. Могила штабс-капитана была такая же голая и грязная, как все кладбище, лишь тяжкая плита из непонятного камня, пока еще никем не свороченная для хозяйственных нужд, успевшая за десять лет пребывания на своем месте сильно покрыться мхом, говорила, что покойник был человек не бедный и было кому по-заботиться об установке этого печального, но не такого уж дешевого напоминания живым о мертвом. Станислав Люцианович прикинул в уме: когда они встретились у «Викентьича» с тем, другим Яновым, этот, одесский, уже семь лет как спал смертным сном на приморском кладбище. В каком же году родился этот? В тысяча восемьсот двадцать третьем, надо полагать. В царствование государя Александра Первого, выходит, при Пушкине. Так что едва ли родственник тому, московскому. Отец разве? Может быть, в конце-то концов. Но напоминание пришло с того самого дальнего, холодного берега, к которому устремлена вся жизнь и где ждет его, хочется верить, душа бедного Ли. На память пришли стихи покойного друга с эпиграфом из Баратынского насчет «безчарной Цирцеи»:

Пусть дни идут. И вестью дальной вея,
Меня настигла хладная струя.
И жизнь моя – безчарная Цирцея
Пред холодом иного бытия [2]

Вторая строфа куда-то пропала. Станислав Люцианович поскреб ногтем зелень, облепившую буквы надгробия, и вспомнил слова московского собеседника о том, что в Париже могилы лучших русских поэтов пребывают в полном небрежении. Отчего-то тут же память отдала и вторую строфу:

О жизнь моя! Не сам ли корень моли
К своим устам без страха я поднес.
И вот теперь – ни радости, ни боли,
Ни долгих мук, ни мимолетных слез.

Третью строфу Станислав Люцианович пробормотал уже вслух, вспоминая, как шевелились губы старика в миг прощания в московском трактире, что-то шепча невыносимо важное, но уже никогда не узнать, что именно, и даже не вспомнить – на каком языке:

Ты, как равнина плоская, открыта
Напору волн и вою всех ветров.
И всякая волна – волна Коцита,
И всякий ветр – с Летейских берегов.

Ветер с моря усиливался, и Станислав Люцианович почувствовал одновременно приближение ночи и подступание ужаса. Он поднялся, погасил папиросу о надгробие и, покашливая от дурного табаку, побрел домой.

2002, 1984, 1982, 1919, 1916, 1914, 1901

Племянник Янова

Было зябко, было необходимо. Был десятый час утра.

Евгений Витковский. «Штабс-капитан Янов»

Часть I

1

Фамилия Янов мне запомнилась. Одно из воспоминаний детства, подробностей, вроде бы случайных, которые сохраняются, вызывая за собой целые сцены, а те, в свою очередь, помогают почувствовать то, что называется air du temps, атмосферу эпохи.

Застолье у моего отца. Он любил, когда у него собирались компании. У него была однокомнатная квартира, в которой он жил один – в то время, в конце 60-х, не такая уж исключительная редкость, но все же важная привилегия, собственный островок в житейском море.

Телефон у отца отсутствовал, поэтому мы с мамой приехали без предупреждения. Это не значит, что он нас не ждал, на выходных мы появлялись почти каждую неделю, хотя для этого надо было ехать на другой конец города. Вероятно, она забрала меня после школы – субботу тогда уже сделали нерабочим днем, но школьников это не касалось.

Жили мы с дедом, маминым отцом, в его трехкомнатной. По тем временам – тоже роскошь, следствие его успешной военно-морской карьеры. Я считал такой расклад вполне нормальным – мы живем рядом с маминой работой, недалеко от школы. К тому же мой отец работал по ночам и вставал очень поздно – разве не достойное объяснение?

Впрочем, все это извивы эпохи, фон. Сон, который развеется и забудется, если о нем не рассказывать.

Застолье было главным образом мужским. Четыре или пять отцовских приятелей, пара женщин, пришедших за компанию. Едва мы сели за стол, слово взял краснолицый Августинов. Он работал либреттистом в Мариинке. Из остальных я знал фронтовика Ю. Д., чудом выжившего на Невском пятачке, а ныне хромого доцента с седой артистической шевелюрой, преподававшего в холодильном институте, и очень рассудительного Ю. Н., главного инженера на каком-то крупном заводе, в отцовском кругу носившего прозвище «Священный Сенешаль».