Янтарь в болоте

В эти дни, пока Вьюжин рыл носом землю и душу из мерзавцев вытрясал, пока сам Ярослав вершил суд, без жалости отправляя кого на плаху, кого на каторгу, а кого, вроде дурной вдовицы Краснова, в бессрочную ссылку, его только одна мысль радовала: что сын в это все влез по дури, не со зла. Он и думать боялся, как бы жил, если бы Дмитрий оказался злодеем. А так… как-то справлялся. В один вечер рука даже к вину потянулась, но тут князь на себя рявкнул. Знал он примеры, до чего доводит попытка забытья в чарке, один вон Рубцов чего стоил. Только у воеводы дар Озерицы был, а князя бы кто вытаскивал – неизвестно.

Новость о том, что воевода все-таки взялся за ум, оказалась одной из немногих приятных вестей в эти дни. И пусть отпускать его от себя не хотелось, но больше из жадности, а не от ума. Умом Ярослав прекрасно понимал, что от этого сидения на одном месте старый приятель и дуреет, так что мешать его отъезду он, хоть и ворчал, не собирался.

И может, закончив с судом над основными заговорщиками и переговорив с их наследниками, Ярослав бы успокоился, отвлекся на другое, но еще одна мысль не давала покоя. Насколько виновна Софья? Она что задумала? Вправду со свету сжить пасынка хотела? А его самого как, тоже? Или не сейчас – так потом?

Против того, что князь серьезнее взялся за Всеволода, она как будто не возражала, даже радовалась. Севка так и вовсе гоголем ходил: то он малышом при мамке был, а тут в мужской терем перебрался, как взрослый. Все равно к матери постоянно бегал, но этому Ярослав препятствовать не собирался. Во всяком случае, пока не прояснится ее роль в заговоре.

Однако Вьюжин на все вопросы только разводил руками, княгиня сидела тихо, и никакие его уловки не помогали. Тянуть с высылкой Дмитрия надоело и ему самому, и княжичу, запертому в четырех стенах, так что Ярослав решил пару дней до конца седмицы выждать, а там уж в любом случае отправлять всех с Рубцовым во главе, этот точно довезет.

Завтра князю опять предстояло весь день просидеть на престоле, судебный день как-никак, а сегодняшний он коротал в одиночестве, разбирая донесения от всех приказов и те тяжбы, просителей по которым предстояло принять. И здесь, сейчас, за простыми делами и привычной возней, он отдыхал душой. Приятно было побыть наконец одному, подумать о чем-то постороннем и перевести дух перед муторным днем.

Он не любил этот посох, это здоровенное жесткое кресло и работу предпочитал тихую, когда не надо сохранять торжественно-грозный вид, да еще неподвижно, а нужно внимательно прочитать что-то, подумать. Вот праздники любил, это да, праздничная толпа его не утомляла, а судебные дни были самой большой ложкой дегтя в его бытии, и то, что последняя седмица наполовину состояла из них, радости не добавляло.

Однако дворец Ярослав любил и о побеге отсюда никогда не думал – хватило ему свободы в юности, когда в дружине послужил несколько годков, как положено было всем наследникам. И мягкая перина нравилась ему куда больше лесной подстилки, блюда с княжеского стола были всяко лучше походной каши, и самые нудные и мерзкие придворные – приятнее нежити. Заговорщики вот выбились из общего ряда, но то редкий случай. Потому он и пытался своего сына от этого уберечь. Может, напрасно.

И горницу эту светлую князь любил, которую много лет назад определил себе для тихой работы, здесь он с куда большим удовольствием принимал отдельных просителей и вел разговоры с нужными людьми. Сейчас Ярослав, правда, никого не ждал, так что сидел в самом затрапезном виде – портки да рубаха с закатанными рукавами, сапоги по жаре сбросил, а на краю стола возвышалась большая кружка холодного кваса. Окна были распахнуты настежь, впуская в горницу то чьи-то невнятные голоса, то собачий лай, то птичьи трели.

Когда дверь тихонько скрипнула, открываясь, Ярослав и мысли не допустил, что это кто-то, кроме дьяка Осипа Хмельного, который для всяческих поручений сидел под дверью горницы.

– Чего там, Осип? – окликнул, не поднимая головы.

– Это не Осип. Дозволишь войти, княже, или дьяк должен был доложить?

Услышав и, конечно, сразу узнав женский голос, Ярослав вскинулся, с удивлением глянул на свою жену. Княгиня, в пику князю, одета была по чину – зеленый сарафан, богато шитый золотом, тончайшего полотна рубашка, неизменный венец в смоляных волосах. Софья носила его часто и с гордостью, это князь не любил всяческие побрякушки, считал бабьими развлечениями, и если надевал свой, то только тогда, когда избежать не выходило.

– Да нет, отчего же, проходи, – через мгновение опомнился он. – С чем пожаловала?

– Нешто я не могу к мужу своему просто так зайти?

– Можешь, – спокойно кивнул Ярослав. – Только в последний раз ты это делала лет, почитай, пять назад.