Янтарная комната

Выслуживается? Нет, это мне не приходило в голову. Почему-то не приходило. Сержант продолжал в том же тоне, а я не знал, что сказать ему. Странное дело, одно только любопытство у меня было к ней, и ничего больше.

- Разберутся, - бросил я.

На перекличке одного солдата не хватило. Лейтенант повторил имя:

- Кайус Фойгт!

Шеренга сумрачно молчала. В эту минуту подбежала переводчица, и лейтенант спросил ее, где Кайус Фойгт. «Она-то при чем?» - подумал я. Оказывается, Фойгт - шофер. Он привез ее сюда и находится у своей машины. Числится в батальоне, а служит в другой части.

- Там, где фрейлейн Катья, - пояснил мне лейтенант. - Вы возьмете машину?

- Не возьмут они ее, - вставила переводчица. - Дырявая, как решето. Вы гляньте.

Я помедлил.

- Тут близко. - И она шагнула ко мне. - Идемте, прошу вас.

Она споткнулась о брошенный кем-то ранец, на миг уцепилась за меня. Что-то новое вдруг появилось в ее тоне, во всем ее облике.

- Товарищ лейтенант, - услышал я быстрый шепот, - идемте. Вы должны мне помочь.

2

Она так горячо, так искренне произнесла это «товарищ лейтенант», что я не сделал ни одного протестующего движения и не перебил ее.

- Идемте! Идемте скорее! Там, на вилле… Надо показать вам…

- Что?

- Там ценности, - сказала она. - Вещи. Вещи из советских музеев.

Вещи! Только и всего! К вещам я относился с истинным солдатским пренебрежением. Музеи остались где-то далеко в мирной жизни, почти забытой. Посещал я их нечасто. На фронт я ушел восемнадцати лет. Как многие юноши, увлекался техникой. С искусством я был мало знаком. Не дорос еще. Не успел. И слышать о музеях здесь, у траншеи, среди раскиданных на земле ранцев, обшитых ворсистой шкуркой, среди алюминиевых фляжек, тесаков, было как-то непривычно и странно.

Однако мне все равно следовало провести ночь на высотке. Вести наблюдение до утра - таков был приказ.

- Пленных поведет старшина, - сказал я, вернувшись к своим. - Симко будет со мной.

Алиеву я дал инструкции. Передал свой разговор с переводчицей и велел доложить Астафьеву обо всем, не упуская ни одной мелочи.

Симко хмурился. Переводчица раздражала его до крайности. Пока мы лезли на холм, он угрюмо молчал, сопел и бросал на нее свирепые взгляды.

С холма открывалось шоссе, стальное от лунного света, и фабричные трубы предместья. В полусотне шагов от виллы, за садом, под крутым откосом, стоял высокобортый, крытый брезентом, тупоносый грузовик, Несмытые белые полосы зимней маскировки покрывали кузов. Долговязый немец расхаживал взад и вперед по асфальту, подпрыгивал от холода и бил себя по бедрам.

- Это Кай, - сказала переводчица.

- Давай туда, - приказал я сержанту и указал ограду, нависшую над шоссе. - Заодно и на него поглядывай.

- Это русские, Кай, - сказала девушка по-немецки и так, словно речь шла о самом естественном. - Ты в плену. Тебе известно уже?

- Jawohl, - коротко отозвался Кай.

Все же я отобрал у Кая автомат и заглянул на всякий случай под брезент.

- Так вы Катя? - спросил я переводчицу, когда мы отыскивали вход в подвал.

- Катя. Катя Мищенко.

Понятно, мне хотелось знать о ней больше. Так и подмывало. Но я сдерживал себя. «Мало ли что она может сочинить, - строго внушал я себе. - Доставлю ее нашим - там разберутся».

Между тем в душе я доверился ей. И это смущало меня. Поэтому я напустил на себя строгость, говорил с ней односложно, резко. Именно так, казалось мне, повел бы себя на моем месте Астафьев, командир нашей роты. Он был суровый человек, неразговорчивый. Я любил его и нередко подражал ему.

Круглый стеклянный пузырь на толстом проводе все еще светил в подвале. За креслом, где сидел старый майор, темнела глубокая, узкая ниша. В ней - фигура какого-то святого. Курьезная фигура - с черной негритянской головой, с черными руками.

Из соседней комнаты железная винтовая лестница вела вниз. Я зажег фонарь. Мы спустились.

В луче фонаря возникли дощатые ящики. И другие ящики, необычного вида, широкие и плоские. Заблестели рассыпанные на полу гвозди. А посреди помещения возвышалась фигура женщины с луком в руке.

- Вот, - сказала Катя, - видите, готово все. - Она прошлась среди ящиков, потрогала их, пощупала тюки, потом смерила взглядом статую. - Я должна была вам показать… Чтобы вы, по крайней мере, знали место.

- Ясно, - сказал я.

- В коробках фарфор. Дворцовые сервизы. Кидать нельзя, запомните. Ладно?

Я спросил, что в плоских ящиках. Оказывается, картины. Вот не думал! До сих пор я встречал картины только в рамах.

Должен заметить, хоть я и воображал себя непроницаемо строгим, мои настроения все же отпечатывались на моей нескладной физиономии весьма отчетливо.

- Я тоже вот, - она засмеялась, - как пришла первый раз в музей, в хранилище, мне жалко их было, жалко картин. Море плещет, деревья шумят, люди как живые написаны, - да как же можно это трогать, из рам вынимать… и в темницу…