Сейчас он молча сидел совершенно один на резном позолоченном стуле посреди «солнечной комнаты», уставившись в пространство, и вспоминал события своей жизни: вечную войну со шведами, в которой уже погибло триста тысяч человек, обезглавленных, колесованных или посаженых на кол, умерших под пытками и искалеченных, скользких фаворитов и сладострастных фавориток. Цесаревич сбежал в Австрию, чтобы пьянствовать и развратничать, и теперь его использует в качестве инструмента в тайном заговоре против отца. Возможно, царь вспоминал о прекрасном времени, проведённом в Голландии и Франции, где он пнабрался опыта, но подхватил триппер, от которого лечился у немца, доктора Блюментроста, и англичанина, доктора Паулсона. А также о диких попойках с проститутками, он устраивал их так часто, что доктор Блюментрост как-то сказал:
— Ваше величество, поберегите себя. Оставьте такую необузданную жизнь.
А Пётр заорал:
— Осёл! Все вы ослы!
После третьего предупреждения он поколотил Блюментроста и Паулсона тростью так яростно, что после этого они лишь молча и озабоченно наблюдали за течением его болезней: распухшими ногами, больными почками, камнями в мочевом пузыре, повторяющимися судорогами. Его медвежья сила чередовалась с приступами слабости с постельным режимом.
В этот час уединения, сидя в новой Янтарной комнате, царь думал и о своей жене Екатерине. Она была когда-то служанкой, а теперь, в отличие от остальных бывших любовниц, стала центром спокойствия в его жизни, он любил ее и сделал царицей, и она хранила ему верность, в этом Петр не сомневался. Рядом с ней он чувствовал себя человеком, а не только внушающим страх царём.
Что еще приготовила ему судьба?
Иногда он поднимал голову, и его взгляд скользил по янтарной мозаике, цоколям, резным деталям, фигуркам, маскам, бордюрам и карнизам. Они переливались под лучами солнца от светло-жёлтого до почти коричневого цвета. Царь расслабился и решил, что комната может стать его тайной исповедальней. Здесь, в окружении тысяч падающих солнечных лучей, он мог быть откровенным перед самим собой.
Прошло около часа, прежде чем царь открыл дверь и подозвал ожидавшего снаружи Вахтера.
— Запомни, — сказал он очень серьёзно, — что это только моя комната. Никто другой не должен в неё заходить. Только если я разрешу.
— А царица, ваше величество? — спросил Вахтер.
— Она может… Нет, и ей нельзя. Только я и ты, и я отправлю тебя к волкам в Сибирь, если сюда войдёт кто-то другой.
Царь подошёл к окну, посмотрел на Неву, на каналы и острова, на прекрасный город, построенный его трудами на болотистой земле, и тихо сказал:
— Я окружён подхалимами, лицемерами, интриганами, предателями, ворами, убийцами, карьеристами и честолюбцами. Это ужасно…
— Прогоните всех, ваше величество.
— И что потом? Те, кто придет им на смену, будут не лучше. Это гидра, у нее отрубишь одну голову, а вырастет две новых! Есть ли у меня друзья? Меншиков мне друг? Шафиров? Долгоруков? Трубецкой? Ромодановский? Не знаю. Каждый может меня предать, если почует выгоду. Не предавай меня хоть ты, Фёдор Фёдорович.
— Не предам, ваше величество. — Вахтер подошёл к окну и встал рядом с царём. — Можете отрубить мне голову, если заподозрите подобное.
— Ты хороший человек. Ты и твоя семья. Я хотел бы иметь такого же сына, как у тебя. Но судьба подарила мне пьяницу и предателя. Вахтеровский, будь моим тайным другом. Я знаю, ты от меня ничего не требуешь: ни должности, ни титула, ни дворца, ни войска, ни женщин… Ты живешь только для Янтарной комнаты. И я хочу, чтобы ты жил и только для меня. С тобой я хочу говорить о том, что не должны слышать другие. Здесь, в этой комнате. Ты станешь человеком, которому я могу открыть душу. И горе тебе, если хоть одно слово станет кому-нибудь известно. Даже своей жене ничего не говори.
— Я утоплю ваши заботы в своей душе, ваше величество. Они умрут вместе со мной.
Царь кивнул, обнял Вахтера, поцеловал в обе щёки и вышел. В коридоре он опять стал ругаться на придворных. В Петербурге было два царя: Пётр Великий, самый могущественный властитель Европы, и Пётр Алексеевич Романов, обычный человек, великан, который судил сам себя в Янтарной комнате.
Об этой двойственности мир никогда не узнает.
Прошёл год. Адель снова была на сносях, Георг Торфельд, преподаватель из Ганновера обучал Юлиуса, тот с горящим взором читал книги по медицине и часто сопровождал доктора ван Рейна к больным.
Жизнь стала бы ещё спокойнее, если бы 21 января 1718 года сбежавший в Австрию цесаревич Алексей не вернулся в Россию. Царь выманил его из его убежища письмом, в котором обещал сердечный прием, поскольку он теперь был наследником. Царь также гарантировал сыну, что позволит ему жениться на своей фаворитке Ефросинье. Одно только желание увидеть возлюбленную царицей рассеяло все сомнения Алексея. Он оставил Ефросинью в Венеции и радовался предстоящей встрече с простившим его отцом.
Правду он узнал, как только пересёк российскую границу. Казаки окружили его обоз и доставили всех в Тверь, где сообщили, что царь желает встретиться с сыном в Москве.