Читаем Янтарная сакма полностью

— Ну а понятие «Приорат» эти бестии прицепили к «соли молчания» ляд их знает зачем. Правильно, по писаному будет Пи Ри Ор. Литвины, паскудники, словом «ор» называют золото, то золото, что в шахте и ещё не добыто. «Пириор» — это как бы каторжные работы по добыче того золота.

— Чего ты мудришь? Ведь сам слышал, как жид сказал — «Сионский Приорат»!

— Великий государь! Ты же слышал его речь. Ты хоть половину понял, что он говорит? У него язык, как у всех пастухов, подвязан не к тому месту. Ему русские слова выталкивать, как камни во рту катать. Он не выговаривает «ад». И говорит — «ат».

— Вот! Ещё ада мне не хватало!

— Иван Васильевич, великий государь! В той шахте рабы золото и плавили, прежде чем нести на алтарь Бога. Алтарь называется «да». А предалтарная, чёрная и гибельная работа— «ад». Вот и всё.

— Что всё?

Шуйский расхохотался в голос:

— Да понабрали эти шпыни разных страшных слов и вот тебе название воровской шайки!

Иван Васильевич выпил полчары мордовской водки, скривился, ухватил ломоть осётра, макнул в уксус, заел жгучий напиток.

— Так что теперь, мне рукой махнуть на тот Приорат?

— Нет, держи пока в уме. А остальное — не твоя забота, великий государь. — Радагор достал стопку бумаг. — Я, пока слушал твой разговор со Схарией, исписал двадцать листов. По тем листам имеешь ты полное подтверждение вины твоих больших бояр в лютой измене. Так что совесть твоя и душа чистыми вышли из поединка со Схарией. Большой силы его признания. По ним я могу закатать в потюремщики хоть нашего хозяина, боярина Шуйского... — Радагор выпил вино, принялся есть кислый заедок.

Шуйский взвился над столом:

— Чего ты молотишь?! Как это — меня в потюремщики? За что?

А Схария точно сказал: «Шуйский весь план завалил». Насчёт польского похода.

Над столом образовалась вязкая тишина. Только Иван Васильевич скрёб серебряной ложкой в мисочке с грибами, заедал свирепую водку.

— Ладно, Мишка, потомив осатаневшего Шуйского, пробурчал Иван Васильевич. — То была тебе проверка. Хошь, меня теперь вызывай на поединок. Но ответь, ради бога, пошто ты трусил сам ехать в Смоленск, а? Пошто послал на верную погибель Варнаварца? Ведь его подлый пан Заболоцкий лично знает!

Шуйский два раза резнул кулаком по столу, встал, походил мимо. Сел на другое место, подальше от великого князя.

— Пан Заболоцкий лично на меня приготовил ков[93] такого свойства, что живым я бы из Польши не вернулся... Прости, великий государь!

Иван Васильевич глянул на Радагора. Книжник, ответственный в великом княжестве за каждый вредный чих противу власти, кивнул: правду говорит.

— Ну, так навёл бы на Заболоцкого своих лихих ухорезов! — разозлился великий князь. — У тебя полтысячи на конях, живут на твоём личном... пансионе. Рванул бы в набег на Польшу, зарезал бы Заболоцкого, да назад. Чего ты забоялся? Я бы в тот момент отвернулся...

— Радагор не велел.

— Пока этот шпынь Заболоцкий пригоден нам по внешним делам, — сказал Радагор. — У него два писаря есть... от твоих щедрот, великий государь, деньги получают. По пятьсот рублей в год. Потому мы пока всё знаем про дела польские да литвинские.

— Знатно... Шуйский, садись рядом, давай отчёт. Сколько, по моим расценкам, проел этот жид Схария?

Шуйский повеселел, сел, налил себе мордовской водки, с чистой душой выпил, крякнул и даже не стал заедать. Заговорил:

— За два месяца, как велено... по сто рублей в день.

— Мало. Пиши, давай, по пять сотен рублей в день. Да запиши ему походы в баню, да полную смену одёжи, да охрану... Чтобы через месяц проелся он как бы на двадцать пять тысяч рублей. А потом... Хех!

— К весне жида утопить желаешь, великий государь? — спросил Радагор.

— А что? Потребен он тебе?

— Нет. Подожду, когда названные им люди придут от франков, и всё — сади его в болото.

— Ещё какие будут мне указания? — развеселился Иван Васильевич. После паскудной игры в смертника его сильно тянуло выпить и похохотать.

— А такие указания, что надобно мне собрать три полка стрелецкого строя, — ответил без улыбки Радагор. — Да ещё человек двести шпигов на все постоялые дворы окрест Москвы. Татары твои перекрывают юг, а мне надо держать в полном затворе запад, все пути от Литвы и Польши. Раз навалился на Московское княжество Сионский Приорат, надобно сначала сдержать его осаду, а потом...

— Осаду? — побагровел лицом великий князь. — Какую, к ляду, осаду? Выдумываешь тут!

Радагор сумрачно и зло повторил:

— Сначала сдержать осаду этого тайного сброда, а потом — псов войны спускай!

Шуйский покивал головой:

— Я, великий князь, Радагора поддерживаю. И скажу тебе полную правду, почему я затрусил катить в Литвинщину. Пан Заболоцкий уже натравил на меня этих пейсатых... Забыл, как они извели твоего сына Ивана? И тебя хотели извести! Погоди, это только начало...

Иван Васильевич глядел в стол и тыкал своим кинжалом мимо куска мяса.

Радагор добавил:

— Ещё вчера надо было вокруг Москвы создать такое военное кольцо, чтобы не токмо что человек, чтобы крыса не проскочила...

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Жанна д'Арк
Жанна д'Арк

Главное действующее лицо романа Марка Твена «Жанна д'Арк» — Орлеанская дева, народная героиня Франции, возглавившая освободительную борьбу французского народ против англичан во время Столетней войны. В работе над книгой о Жанне д'Арк М. Твен еще и еще раз убеждается в том, что «человек всегда останется человеком, целые века притеснений и гнета не могут лишить его человечности».Таким Человеком с большой буквы для М. Твена явилась Жанна д'Арк, о которой он написал: «Она была крестьянка. В этом вся разгадка. Она вышла из народа и знала народ». Именно поэтому, — писал Твен, — «она была правдива в такие времена, когда ложь была обычным явлением в устах людей; она была честна, когда целомудрие считалось утерянной добродетелью… она отдавала свой великий ум великим помыслам и великой цели, когда другие великие умы растрачивали себя на пустые прихоти и жалкое честолюбие; она была скромна, добра, деликатна, когда грубость и необузданность, можно сказать, были всеобщим явлением; она была полна сострадания, когда, как правило, всюду господствовала беспощадная жестокость; она была стойка, когда постоянство было даже неизвестно, и благородна в такой век, который давно забыл, что такое благородство… она была безупречно чиста душой и телом, когда общество даже в высших слоях было растленным и духовно и физически, — и всеми этими добродетелями она обладала в такое время, когда преступление было обычным явлением среди монархов и принцев и когда самые высшие чины христианской церкви повергали в ужас даже это омерзительное время зрелищем своей гнусной жизни, полной невообразимых предательств, убийств и скотства».Позднее М. Твен записал: «Я люблю "Жанну д'Арк" больше всех моих книг, и она действительно лучшая, я это знаю прекрасно».

Дмитрий Сергеевич Мережковский , Дмитрий Сергееевич Мережковский , Мария Йозефа Курк фон Потурцин , Марк Твен , Режин Перну

История / Исторические приключения / Историческая проза / Попаданцы / Религия
Улпан ее имя
Улпан ее имя

Роман «Улпан ее имя» охватывает события конца XIX и начала XX века, происходящие в казахском ауле. События эти разворачиваются вокруг главной героини романа – Улпан, женщины незаурядной натуры, ясного ума, щедрой души.«… все это было, и все прошло как за один день и одну ночь».Этой фразой начинается новая книга – роман «Улпан ее имя», принадлежащий перу Габита Мусрепова, одного из основоположников казахской советской литературы, писателя, чьи произведения вот уже на протяжении полувека рассказывают о жизни степи, о коренных сдвигах в исторических судьбах народа.Люди, населяющие роман Г. Мусрепова, жили на севере нынешнего Казахстана больше ста лет назад, а главное внимание автора, как это видно из названия, отдано молодой женщине незаурядного характера, необычной судьбы – Улпан. Умная, волевая, справедливая, Улпан старается облегчить жизнь простого народа, перенимает и внедряет у себя все лучшее, что видит у русских. Так, благодаря ее усилиям сибаны и керей-уаки первыми переходят к оседлости. Но все начинания Улпан, поддержанные ее мужем, влиятельным бием Есенеем, встречают протест со стороны приверженцев патриархальных отношений. После смерти Есенея Улпан не может больше противостоять им, не встретив понимания и сочувствия у тех, на чью помощь и поддержку она рассчитывала.«…она родилась раньше своего времени и покинула мир с тяжестью неисполненных желаний и неосуществившихся надежд», – говорит автор, завершая повествование, но какая нравственная сила заключена в образе этой простой дочери казахского народа, сумевшей подняться намного выше времени, в котором она жила.

Габит Махмудович Мусрепов

Проза / Историческая проза