Янтарное зеркало

Скошенная, привядшая трава, последним дыханием ты убеждаешь, как прекрасно отдавать душу.

Мне дорога твоя нестерпимо жгучая, горькая, непреклонная правдивость, серебристосерая полынь. Я окунаюсь в радостную пену

таволги и приникаю к тебе, покорная сладость клевера.

Как зеленый меч, меня пронизывает аромат резных, строгих листьев дуба:

— Будь сильной!

Самой чистой нежностью успокаивает меня юная березка.

Горящая ветвь можжевельника, душистые розги твоего дыма отпугивают злые, терзающие думы.

Но безмолвна я, завидев ель.

Стрельчатое, темно-зеленое пламя твоей хвои источает святость смерти и жизни.

ЗАСОЛЬЩИЦА ОГУРЦОВ

Большая женщина с голыми сильными ногами — руки у нее были тоже голые — внесла в кухню ворох, нет, не ворох — целую копну укропа. Женщина взяла топор и точными отрывистыми движениями стала крошить стебли. Воздух наполнился терпким пряным ароматом. Он изливал простую радость.

Раскрошив часть укропа, она выбежала и тут же вернулась, как вакханка, прижимая к упругой груди охапку листьев винограда и черной смородины. Сбросив ее рядом с укропом, она подвинула поближе огромный глиняный горшок и, в широкой улыбке обнажив белые зубы, стала класть слой укропа, слой виноградных листьев и смородины, перемешивая их с дольками чеснока и яблок.

И лишь тогда из жестяной банки, что стояла рядом, вынула она ярко-зеленые огурцы и уложила их на эту пряную основу.

На слой огурцов опять легли укроп, листья смородины и винограда. А на этот слой снова — огурцы.

И так повторилось несколько раз. Словно Дельфийская Пифия, опьянев от дыма своего треножника, женщина, широко раздувая ноздри, вдыхала запахи укропа, яблок, чеснока, смородины и что-то бормотала-пророчествовала, предсказывая, как хороши, как несравненно вкусны будут огурцы, посоленные ею.

Когда горшок наполнился до краев, она схватила другой, в котором дымился горячий рассол. Окунула в него ложку, поднесла ее ко рту, громко чмокнула и похвалила себя. Соленая вода исчезла в зеленой душистой массе. Женщина прикрыла огурцы двумя положенными накрест дощечками и придавила их камнем. Рассол тут же поднялся над огурцами и пузырьки заискрились, забурлили над чародейной приправой. Женщина опять похвалила свое умение и воскликнула: «Теперь пусть солятся!»

И тут же легко подхватила огромный горшок и, еще раз обнажив белые зубы в улыбке победительницы, как трофей жизненной силы, понесла его в кладовую.

ДЯТЛЫ

Когда я из своего летнего жилища иду на работу, я всегда слышу, как громко стучат дятлы то на верхушках деревьев, то под ветвями, то у самых корней. Черно-белые птицы с красным бликом под горлом, они стучат, ничуть не пугаясь и не замечая моего присутствия. Стою и вслушиваюсь: один выстукивает дактилем, другой — анапестом, третий — хореем, четвертый — свободным размером. Они очень похожи на нас, поэтов. Когда мы вынашиваем строки, мы тоже ничего не замечаем вокруг.

Я прибавляю шаг, меня заждалась речь ритмов.

Стучите, дятлы!

РАКОВИНА

Большая раковина лежала в песке.

Штормившее море выбросило ее на берег.

Песок молчал, а раковина тихо гудела.

Подошел мальчуган и поднял ее. Раковина подумала: «Он прижмет меня к своему нежному уху и услышит неумолчный голос моря. Он будет околдован».

Нетерпеливые пальцы ребенка крепко и долго сжимали раковину — она не сломалась. Мальчуган поднес ее ко рту и попытался надкусить.

Раковина не поддавалась. Она стала тверже камня под тысячелетним слоем песка, под тяжестью моря.

— Противная! — воскликнул ребенок.

Он бросил раковину и убежал. А в ее окаменелых створках гудела бесконечная чистая печаль мира.

СТАРЫЙ ИНДУС

Старый индус, ученый с мировым именем, известный путешественник, рассказывал мне.

— Моя жена тяжело заболела. За несколько дней до смерти она позвала к себе нашего сына и прошептала: «Я ухожу. Но я должна тебе кое-что сказать. Твой отец стареет и частенько засыпает, сидя в кресле. Обещай присматривать за ним, чтобы, заснув, он не упал».

И теперь каждый вечер мой сын заходит посмотреть, заснул ли я в кресле или в кровати.

Рассказав об этом, старый индус вдруг улыбнулся, и в глазах его вспыхнула странная радость. Я вспомнила строки из его книги, которую он посвятил памяти своей жены: «Когда она умерла, на лицо ее снизошел необычайный покой. По индусскому обычаю, жену, ушедшую из жизни раньше мужа, одевают и украшают, как невесту. Это облачение очень гармонировало с просветленным

выражением ее лица. Сердце мое было сокрушено за долгие часы бодрствования — я не спал с момента ее смерти до утра следующего дня, когда она должна была отправиться в свой последний путь и превратиться в пепел, — но, вглядываясь в нее, я непрестанно повторял себе:

— Pulchra, pulchrior in serenitatem mortis. (Прекрасная, еще прекраснее в просветленности смерти)».

Старый индус улыбался.

Не твой ли это восторг, бесконечная любовь?

ДЕНЬ ПЕВЦА

В руках Надира были цветы и он сказал:

— Надежда!

Пламя осенних гвоздик легко плясало над

незримой раной.

Надир пел: громовая радость сотрясала

стены и окна.

Сердца сжимались восторгом страдания.

Надир опустил голову.