Янтарные глаза одиночества

Медленно падал снег. Но холодным он не был. Снежинки вспыхивали теплым огнем и напоминали причудливо сплетенное старинное французское кружево, которое имеет лишь один существенный порок – непрочность. Чуть-чуть схватись сильнее, оно тут же треснет, и красота исчезнет. Вместо чудесного узора – дыры с небрежно торчащими обрывками нитей. Вместо ледяного сияния – капелька растаявшей воды.

«Как странно, – подумала Мишель, – как такое может быть, что снег идет в доме? И зачем я сюда пришла? Кто меня здесь ждет? И почему мне так стыдно? Но ничего, я сейчас сделаю то, ради чего явилась, и тут же исчезну. Начну жить по-другому, по-настоящему. Может быть, даже – если повезет – наконец-то буду счастлива. Исчезнет то, что давит сильнее всего и порой даже не дает дышать. Одиночество! Как же я от него устала!»

Мишель оглянулась вокруг и поежилась. Внутри дом имел такой вид, как будто пережил пожар или подвергся варварской отделке экстремистски настроенного дизайнера. Все стены были обшиты обуглившимися темно-коричневыми досками. Рамы и переплеты высоких окон сверкали белой эмалью – как будто их только вчера заново окрасили.

Мишель не могла понять, чего больше в этом шокирующем контрастном сочетании – красоты или уродства. Она сделала пару шагов и чуть не провалилась – обожженные доски под ее ногами треснули. Мишель взглянула на потолок – он был такой же белоснежный, как и оконные рамы. Дом-привидение был выдержан в единой цветовой гамме и явно этим гордился. Вот только, находясь в нем, Мишель испытывала одно-единственное желание – бежать. «Подожди, – приказала она себе. – Сделай то, ради чего ты пришла, а потом можешь уходить. Главное, чтобы никто не узнал, что ты вообще здесь была».

Она снова взглянула себе под ноги – щели между обуглившимися досками были слишком широкими, сантиметра по два. «Надо отремонтировать пол, – подумала Мишель. – Вызвать мастеров, попросить все разобрать, а потом сделать заново. Вот только если будет идти снег, то все бессмысленно – доски сначала разбухнут от излишней влаги, а потом летом высохнут. И тогда щели станут еще больше».

Она обошла огромную комнату. Выглянула в окно. За ним не было ничего – даже стены соседнего дома. «Странно, – подумала Мишель. – Ведь это центр города. Разве такое может быть? Стоит дом, из окон которого не видно ни оживленной трассы, ни помойки, ни сквера. Ничего! Как же здесь живут люди? Они даже не знают, что происходит в городе. А может, это и к лучшему? Ведь если бы папа сейчас узнал, что я пришла в этот дом, то он был бы ужасно недоволен. А мне бы снова стало стыдно – как тогда, много лет назад. Кстати, из-за чего? Нет, я не могу вспомнить. Кажется, из-за какого-то мужчины. Но сейчас я не вспомню его имя. Да это и не важно. Ведь я должна сделать то, ради чего пришла в этот обугленный дом без вида из окна. А потом исчезнуть. Навсегда».

Стало холодно.

Снежинки погасли.

Мишель начала бить дрожь.

«Когда он придет, то я ему ничего не скажу. Не скажу, что совсем скоро я уйду, исчезну, спрячусь, поменяю имя и фамилию – только чтобы он меня не нашел. Но сейчас я не имею права сбежать – ведь я пришла для того, чтобы его спасти. Если не я, то кто? Без меня он пропадет. Бедный Андрей…»

В этот момент раздался звонок. Мишель бросилась к двери, распахнула ее настежь и оцепенела от ужаса.

На пороге стоял Андрей. Он беззвучно плакал. Глаза его сверкали тусклым желтым светом – как будто в них закатились тщательно ограненные янтарные бусины ярко-желтого цвета. Вот только вместо рук из-под широких манжет белоснежной сорочки торчали обрубленные культи.

Крови не было. Но Мишель все равно закричала.

И проснулась.

За окном была середина ночи. Midnight blue. «Я постелю в его доме ковер такого цвета – темно-синий, почти черный, – вздохнула Мишель и отодвинулась на другой край кровати, потому что простыня под ней была влажной. – Если, конечно, я не сойду с ума до рассвета».

У нее уже много лет не было панических атак. Раньше они случались, если она позволяла себе выпить более двух бокалов вина. Тогда сценарий был почти предрешен – Мишель просыпалась ровно в пять часов утра. Голова разрывалась от боли. Тошнота подступала к горлу. А страх буквально сковывал по рукам и ногам – в эти предрассветные часы она ужасно боялась умереть, но гораздо больший страх ей внушала жизнь.

Но сегодня был другой случай. И до рассвета оставалось еще несколько часов…