Янтарный меч

Она ушла, хлопнув дверью. И больше не вернулась. Яркие ленты обнаружились поутру, повязанные на осине. Ветер трепал их, алые кончики развевались, словно махали на прощание. Колдовская свадьба: без благословения, без волхва. Сбежав, сестра посмеялась не только над глупыми односельчанами, которые в последние годы плевали ей вслед, а в глаза заглянуть боялись, бормоча: «ведьма». Посмеялась и над семьей. Тем, что от нее осталось.

Нежку ничем было не напугать. Если чего-то хотела – смело шла вперед, сметая преграды. Ярина и осуждала, и завидовала одновременно. Смогла бы она вот так, тайком удрать из дома с возлюбленным? Бросила бы все, что знала? Нет. Как оставить семью? А сестра смогла.

Две луны они с матерью выслушивали перешептывания и смешки. Мол, потешится колдун с дурочкой и бросит. А то и на ритуал какой употребит. Две луны в Ярину тыкали пальцами: «вон сестра той, что с колдуном сбёгла». Мучительно было превратиться из сестры ведьмы в сестру гулящей девки. До того, чтобы измазать ворота дегтем, селянам самой малости не хватило.

Но на исходе лета, среди бела дня, приехал гонец. Остановился возле их дома, не скрываясь. С поклоном передал письмо и резную шкатулку, доверху засыпанную рожью, в которой хранился перстень с крупным лалом для матери и нитка бус для Ярины. Подарок новоявленного родича и выкуп за драгоценную невесту.

Нежка писала из Ольховника – торгового города у подножья Малахитовых гор.

“Я устала ждать, пока все изменится. А оно не изменится никогда, потому что мы для этого ничего не сделали. Пора начать заново. Вы можете обвинять меня сколько угодно, но я хочу жить, хочу счастья. Я люблю и любима. Родители Тильмара признали наш брак и подтвердили его по своим обычаям. Приезжайте ко мне. Здесь всем найдется место. Матушка, ты сможешь заниматься своими снадобьями. Ярише и Рагдаю нужно учиться. Хватит сидеть в этой проклятой дыре. Приезжайте, я буду ждать”.

Мать запретила даже думать о таком. А Нежка все писала. Редко, но письма приходили, иногда к ним прилагался кошель. Сама сестра так и не приехала.

***

Закончив рассказ, Ярина подобрала ноги и уткнулась подбородком в колени. Почему не выпытала правду у матери? Почему тянула? А теперь и спросить не у кого.

– Как вернется мой вестник, сразу твоей сестрице пошлем, – торжественно поклялся домовой, разрывая пелену тягостного молчания. – Не кручинься.

Это должно было успокоить, но следующей ночью сны вернулись. Наверно от того, что она чувствовала себя виноватой за праздность. За то, что ей нравится в лесу, вместе с домовым. Она ведь подводила мать бездействием и убедить себя, что ничего в такой ситуации не поделаешь, не выходило.

На рассвете, когда ночная мгла еще стелилась покрывалом по низинам, стражи избушки в очередной раз устроили побудку.

Ярина даже подумала, что с удовольствием повесила бы на воротах табличку: «Злые черепа. Испепеляют без предупреждения». Останавливало то, что половина селян не умела читать. Нарисовать, что ли?

Нет, нехорошо так думать, пусть очень хотелось.

В жарко натопленной горнице пахло свежим хлебом и мясной похлебкой, не хотелось выходить в сырое туманное утро. Одевалась она долго, в тайне надеясь, что посетители уйдут.

Напрасно.

Три гостьи, выступившие из тумана, на людей были похожи лишь издали. Зеленые всклокоченные волосы, непроницаемо-черные глаза, крючковатые носы, отливающая всеми оттенками болота кожа – жирная, лоснящаяся. Обычные кикиморы, при виде которых люди хватают детей и спешат унести ноги.

– Такая молоденькая, – прошептала одна.

Они жались друг к другу и топтались, словно не желая находиться возле избы.

Она уже хотела спросить, что им нужно, как сверток на руках у одной из женщин завозился и огласил окрестности ревом.

Тут Ярине и поплохело.

Кикиморы воруют детей. Если в селища или города им теперь ходу нет, в каждой избе найдется простенький оберег, то в лес с младенцами без защиты лучше не соваться. Украдут и поленом подменят.

Кажется, это был тот случай.

Ярина представила полчище озлобленных селян, берущих лес в осаду. Пропажу ребенка нельзя не заметить. Они все дотла выжгут!

Державшая орущего младенца кикимора выступила вперед и со слезами на глазах протянула ей. Тяжелый какой, с полгода. Щекастое личико покраснело от плача. Младенец замолчал, стоило его качнуть пару раз, и внимательно уставился на нее серыми глазенками. Кикиморы смотрели на так, словно она у них ребенка силой отобрала.

– Заходите, – обреченно вздохнула Ярина, бережно укачивая сверток.

Вороны внимательно следили, как они скрылись в доме, и не шевелились.

Увидев печальное шествие, домовой едва чугунок не уронил.

– Охохонюшки!

Младенец снова решил напомнить о себе, возюкаясь в толстом лоскутном одеяле.

– Батюшки! Дитё! – Торопий всплеснул руками и полез на лавку, чтобы разглядеть получше. Ребенок хватанул его за бороду, промахнулся и заревел пуще прежнего.

– Эй, кочерёжки, признавайтесь! Откудова утянули? Дай-ка! – потребовал он. – Он же ж голодный! Ты, Яринушка, его раскутай, а я посмотрю, где-то у нас толокно было.