Янтарный телескоп

Миссис Колтер посмотрела на нее, обезьяна отстранилась и отпустила мешок. Женщина приподняла дочь за плечи; голова у Лиры свесилась набок. Девочка вздохнула, веки ее затрепетали, и она с трудом приоткрыла глаза.

– Роджер… – пробормотала она. – Где ты… я не вижу…

– Ш-ш-ш, – шепнула мать, – тихо, дорогая. На, выпей.

Она поднесла ко рту Лиры стакан и слегка наклонила, чтобы жидкость только смочила губы. Лира провела по ним языком, и тогда миссис Колтер стала потихоньку вливать отвар, всякий раз дожидаясь, когда Лира проглотит очередную порцию.

Это заняло несколько минут, но в конце концов стакан опустел, и миссис Колтер снова уложила дочь. Как только голова Лиры коснулась земли, Пантелеймон перелез к ней на горло. Его золотисто-рыжий мех был так же влажен, как ее волосы. Оба крепко уснули.

Золотая обезьяна тихо пробралась к выходу из пещеры и снова уселась там – наблюдать за тропинкой. Миссис Колтер окунула фланелевую тряпицу в тазик с холодной водой, смочила девочке лицо, а потом расстегнула спальный мешок и обтерла плечи, шею и руки – Лире было жарко. Потом взяла гребень, осторожно расчесала ей спутавшиеся волосы, убрала их со лба и сделала аккуратный пробор.

Оставив спальный мешок раскрытым, чтобы Лира немного остыла, миссис Колтер развязала узелок, принесенный Амой, и достала оттуда лепешки, плитку прессованного чая и пригоршню липкого риса, завернутого в широкий лист. Пора было разводить костер. Здесь, в горах, по ночам стоял лютый холод. Она методично настрогала сухой трутовик, наложила сверху сучков и поднесла спичку. Об этом тоже пора было подумать: спички подходят к концу и керосин тоже, теперь придется жечь костер круглые сутки.

Деймон ее был недоволен. Ему не нравилось все ее предприятие, но, когда он пытался довести это до ее сведения, миссис Колтер только отмахивалась. Повернувшись к ней спиной и всем своим видом выражая презрение, золотая обезьяна продолжала лущить шишку. Миссис Колтер не обращала на нее внимания. Умело и не торопясь она развела костер и поставила кипятить воду для чая.

Тем не менее скепсис деймона передался ей, и, кроша темный чай над кастрюлей, она снова и снова спрашивала себя, что она, в самом деле, затеяла, не сходит ли она с ума – и что будет, когда об этом узнает церковь. Прав ее деймон: она не только Лиру прячет, она прячет голову в песок.

Из тьмы появился мальчик и шептал, шептал, с надеждой и страхом:

– Лира… Лира… Лира…

Позади него другие фигуры, еще более призрачные, безмолвные. Казалось, они знакомы между собой и все одной породы, но лиц их не было видно и не слышно голосов. А его голос не поднимался выше шепота, и лицо было в тени, расплывчато, как что-то полузабытое.

– Лира… Лира…

Где это было?

На огромной равнине, где чугунное небо не давало света и горизонт со всех сторон был скрыт туманом. И голая земля, утоптанная миллионами ног, хотя ноги эти были легче пуха; верно, время выгладило ее, хотя и время в этом краю застыло; значит, все тут было так, как только и могло быть. Самый крайний край, последний из миров.

– Лира…

Почему они были здесь?

Они были узниками. Кто-то совершил преступление, неизвестно какое, и неизвестно кто, и неизвестно, какой судья вынес ему приговор.

Почему мальчик все время звал Лиру?

Надежда.

Кто они были? Духи.

И Лира не могла коснуться их, сколько ни пыталась. Снова и снова ее руки попадали в пустоту, а мальчик все стоял и просил о чем-то.

– Роджер, – сказала она, но с губ слетел только шепот. – Роджер, где ты? Что это за место?

Он сказал:

– Это мир мертвых, Лира… Я не знаю, что мне делать… Не знаю, навечно ли я здесь, не знаю, что я сделал плохого, я старался быть хорошим, но мне здесь плохо, здесь страшно, здесь ужасно…

А Лира сказала:

– Я…