Януш Корчак. Жизнь до легенды

Гитлеровские служители управы были потрясены, увидев поляка, который не просит, но требует от них чего-то, да еще так агрессивно.

— Если вы — врач, — сказали ему, — идите лечите польских детей. Какое вам дело до того, что происходит в еврейском гетто?

— Я еврей! — выкрикнул Корчак.

— А где ваша звезда?

После того как Корчак объяснил, что считает шестиконечную звезду знаком глумления, — его жестоко избили и отправили в тюрьму.

Весть о том, что знаменитый писатель и педагог попал в тюрьму мгновенно разнеслась по всей Варшаве. Воспитанники и просто его поклонники начали сбор денег, чтобы выкупить Корчака из застенков.

Уважение и любовь к Корчаку были огромны и искренни — деньги собрали довольно быстро.

Януша Корчака выкупили.

Тюрьма его не испугала.

Он вернулся в гетто, к своим учениками и к своему дневнику.

Звезду Давида, естественно, пришивать не стал.

4

Из дневника Януша Корчака:

«Я наклонился и вижу, что ребенок мертвый.

И как раз в этот момент входит кроха-дошкольник и кладет умершему на подушку кусок хлеба с вареньем.

— Зачем ты это делаешь?

— Потому что это его порция.

— Но он уже умер.

— Я знаю, что умер. <…>

— Так зачем ты положил ему хлеб?

— Потому что это его порция, — сказал малыш с досадой, что я задаю ненужные вопросы, что я, большой, взрослый доктор, не понимаю таких очевидных вещей: это его порция, и живой он или мертвый, он имеет право на свой хлеб с вареньем»[174].

Я думаю, что «Дневник. Май — август 1942 года» — одно из лучших произведений Януша Корчака.

Написано без истерик. Очень точно. Очень глубоко.

По сути, это дневник человека, обреченного на смерть. Всю жизнь думающий о самоубийстве, размышляющий о гибели, Корчак словно подошел наконец к той границе, за которой — смерть. И со спокойным ощущением человека, дошедшего до цели, огляделся вокруг.

Он не прощается с жизнью. Он о ней рассказывает, он в ней разбирается. Продолжает наблюдать.

В этом — если угодно, спасение. Выход. Для писателя жизнь имеет смысл, только когда ты можешь наблюдать за ней и делать выводы.

Дневник писался так:

«Десять часов. Выстрелы: два, несколько, два, один, несколько. Может быть, это именно мое окно плохо затемнено?

Но я пишу, не отрываясь.

Напротив: легче становится полет (одиночный выстрел) мысли»[175].

Понимаете, да? Человек пишет дневник, постоянно ожидая, что его могут убить. Каждое мгновение. Каждый миг.

Но пишет. Потому что это — спасение.

5

Корчак писал дневник на отдельных карточках. Часто доставал какую-нибудь карточку и читал написанное своим ученикам.

Но — как говорится — «в порядке обмена». Потому что он не только писал сам, но очень советовал вести дневники воспитанникам. И если они читали ему свои сокровенные мысли, он им читал — свои.

Это был обмен разными мыслями и чувствами между равными — это принципиально! — именно равными участниками жизни. Для Корчака важно было знать, что думают и чувствуют его воспитанники. Ведь, чтобы ни происходило в жизни, он продолжал наблюдать за детьми.

Корчак писал дневник не просто как личные записки, но — как произведение литературы. Не случайно читал детям. Ему нужен был читатель, он думал о нем.

«Перечитал все. И с трудом понял. А читатель?»[176] — волновался о будущем читателе Януш Корчак.

Дневник Корчака — с одной стороны, поразительный документ эпохи. Исповедь человека, живущего в нечеловеческих условиях гетто. На плечах педагога — беспомощные дети, и поэтому, как бы ни уставал учитель, как бы ему не было страшно и тяжело, — он вынужден жить активно.

Огромное количество записей сделаны после того, как Корчак как-то помог детям, совершил для них что-то необходимое.

Сделаны всегда уставшим, но никогда не сдающимся человеком.

6

Однако есть и еще одна сторона. На написанное Корчаком в гетто можно посмотреть и с иного ракурса.

Дневник — свидетельство того, как слово может вытаскивать человека из самой глубокой депрессии.

Для Корчака слово — не только возможность фиксации для самого себя и для будущих читателей важных и глубинных сторон жизни, это еще и та самая спасительная веревка, за которую можно уцепиться, дабы не утонуть в жуткой реальности.

Бывает, и нередко, что, оставаясь наедине с бумагой, пишущий человек уходит в свои фантазии и, таким образом, легче переживает неурядицы внешнего мира.

Не то — Корчак. В его дневниках анализ (подчас жесткий) окружающего мира: жуткие фрагменты обыкновенного ада.

Из дневника Януша Корчака:

«На тротуаре лежит мертвый мальчик. Рядом трое мальчишек поправляют в игре шнурки-вожжи. В какой-то момент посмотрели на лежащего — отодвинулись на пару шагов, но игру не прекратили»[177].

У замечательного поэта Валентина Берестова, который пережил войну мальчишкой, есть стихотворение о том, как на его глазах посреди улицы умирает незнакомый старик. Придя домой, мальчик пишет об этом детские стихи…

Стихотворение Берестова кончается такими словами: «Предав бумаге, предал я забвенью… / Иначе бы войны не пережить».

Может, и у Корчака было так же? Отдать бумаге ужасы войны, чтобы не держать их в душе и в сердце?