Январские ночи

— Нет, я не побегу с вами, — решительно отказалась Землячка. — Присутствие женщины привлечет к вам внимание, да и стеснять буду я вас при побеге.

— Но мы не можем вас оставить, — запротестовал Ярославский. — Тем более что суд состоится, даже если вы одна окажетесь на скамье подсудимых.

— Я уйду, у меня тоже все подготовлено, — уверенно сказала Землячка. — Но вместе с вами уходить мне не следует.

Ярославский пожал плечами. Землячка всегда категорична, ее невозможно переубедить, если она приняла решение. Он только еще раз предупредил:

— Но помните, уйти вам необходимо, этого требуют интересы всей организации.

— Я все знаю, — согласилась Землячка. — Однако поймите, я не вписываюсь в ваш ансамбль.

Тут их сторож позвякал ключами — в коридоре пусто, никто не появлялся, но самому Овчинникову хотелось поскорее присоединиться к собутыльникам.

— Прощайте же…

Ярославский наклонился к Землячке — надо же сделать вид, что христосуются, и они разошлись.

Землячка вернулась в камеру.

— Ну как? — поинтересовалась Генкина. — Что-нибудь получается?

— Узнаем завтра, — уклончиво сказала Землячка. — Может быть, и получится…

Она не стала больше ничего объяснять, и Генкина не расспрашивала. За несколько дней совместного пребывания в камере она уже изучила этот характер. Землячка никогда не говорит больше того, что хотела сказать.

Ночью, спустя сутки, женщины услышали в коридоре шум — метались и кричали надзиратели, началась суматоха.

В тюрьме обнаружили побег.

Все тот же Овчинников рассказал Землячке, как это произошло, а о подробностях она узнала позже от непосредственных участников побега.

Помимо политических, в камере сидело много разной публики, какие-то личности без определенных занятий, уголовные преступники, дожидавшиеся перевода в тюрьму, и просто забранные на улице бродяги.

Еды в камеру нанесли под пасху в изобилии, передачи получили чуть ли не все заключенные. Тут были и пасхи, и куличи, и крашеные яйца, жареное мясо, колбасы, всякие прочие закуски, да вдобавок попало несколько бутылок вина.

Получили передачи и Ярославский с товарищами; те, кто их передавал, позаботились о том, чтобы послать побольше крепких напитков, а Ярославский и его товарищи не проявляли большого беспокойства, когда бутылки эти до них не доходили.

В воскресенье рано утром штабс-капитан Клопов вместе с Ярославским и Костиным склонился над присланным ему из дому куличом, осторожно разрезал и извлек из него десяток пилок. Затем участники военной организации перебрались к окнам и принялись пилить оконные решетки.

Увы! Пилки оказались слишком тонки, не брали тюремное железо, побег приходилось отложить.

Но тут Ярославскому пришла спасительная мысль. Он обратился за помощью к уголовникам: надо быстро и аккуратно продолбить стену, выходящую во двор соседнего дома.

— Платим полсотни!

Пятьдесят рублей по тем временам считались большими деньгами, и уголовники соблазнились, тем более что обратившиеся к ним заключенные — простые симпатичные парни.

Повыломали у коек ножки и принялись за работу. Кто пел песни, чтоб заглушить шум, кто просто кричал. Тюрьма по случаю праздника была полна посетителей. В городе гремели колокола. К вечеру в стене замерцал пролом.

У надзирателей попойка, им не до арестантов, уголовники тоже пьяны, да и кому придет в голову, что кто-то станет долбить стену.

В темноте Ярославский, Дрейер, Клопов и Костин, а вместе с ними восемь уголовников выбрались наружу и покинули тюрьму под пасхальный звон колоколов.

Ночь, незнакомый двор, откуда-то доносятся песни…

— Теперь нам в разные стороны, — сказал кто-то из уголовников.

Они сразу исчезли в темноте.

У Клопова в кармане план местности, но какой тут план, когда тьма, хоть глаз выколи!

Попытались осмотреться. Забор. Поленница дров. Больше ощупью перебрались по поленнице в следующий двор. Какие-то сараюшки. За углом галдят. Перелезли в чей-то сад. Кусты, деревья. Опять уперлись в забор. Еще какой-то сад…

Так и лазили через заборы, пока не запутались.

И вдруг окрик:

— Вы что это по чужим садам шныряете?

Но Ярославский не растерялся:

— Христос воскресе из мертвых…

Запел, притворился пьяным, принялся обнимать товарищей. Те тоже догадались, что лучше всего притвориться пьяными — мало ли куда можно забрести с пьяных глаз!

— Отец! — заплетающимся языком позвал Костин незнакомца, плохо различая его в темноте.

— Пошли вы!…

Во мраке ночи послышались сердитые рассуждения о пропойцах. Но в конце концов ночной незнакомец указал им калитку.

Беглецы очутились на улице и сразу разошлись по указанным адресам.

Ярославский отправился к знакомой фельдшерице Машинской, у нее не раз уже скрывались большевики, жившие по фальшивым паспортам.

Дошел до Бутырок, постучал в дверь.

— Фаина Васильевна!

— Кто там?

— Христос воскресе!

— Не может быть…

— Уверяю вас!

Дверь распахнулась.

— Емельян Михайлович!

— Как видите.