«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в.

И, само собой, не стоит забывать и о том, что летопись — отнюдь не статичный жанр историописания (хотя свести летописание только лишь и исключительно к историописанию было бы все же неверно — летопись намного шире и богаче). С течением времени она меняется и по целям, и по замыслу, и по структуре, и по языку, и по многим другим параметрам, не говоря уже о том, что разные вопросы и разные проблемы будут волновать летописца московского и провинциального книжника (например, псковского или новгородского, у которых к тому же была своя собственная «гордость»), великокняжеского дьяка, который по поручению-«приказу» своего господина сел за составление официальной истории династии и правления самого заказчика, и дьяка митрополичьего, который делает то же самое, но отражая мнение Церкви в лице митрополита, монаха обители где-нибудь на Русском Севере или астраханского подьячего, любителя книжной премудрости и плетения словес. Все это налагает свой, вполне определенный отпечаток на тексты, а параллельное их использование создает эффект мозаики, составленной из «кусков драгоценной смальты» (выражение, использованное академиком Д.С. Лихачевым для характеристики древнерусских литературных текстов).

Исходя из этих соображений, мы и подошли к анализу летописных текстов, которые были использованы при написании этого исследования. Правда, наша задача облегчалась в известной степени тем, что при всем консерватизме и традиционности московского общества позднего Средневековья — раннего Нового времени, новые веяния, пусть и окольными путями, проникают и в него, и это не могло не сказаться и на выходивших из-под пера книжников текстах, в т. ч. и летописных.

Для решения задач нашего исследования наиболее ценными оказались летописи, которые можно разбить на несколько групп. Если вести речь о предшественниках стрельцов пищальниках, то наиболее информативны в этом плане оказываются псковские летописи[84]. Для псковских книжников характерна определенная, давно подмеченная исследователями, «приземленность» «философии истории», положениями которой они руководствовались при составлении своих летописных сводов. В псковских летописях «наибольший интерес представляет обильнейший материал, — отмечал в предисловии к изданию псковских летописей отечественный историк А.Н. Насонов, — почерпнутый из местных источников (выделено нами. — В.П.)…»[85]. Именно эта местная информация, которую псковские книжники-составители летописных сводов (1, 2 и 3-й Псковских летописей во всех их списках) заимствовали, судя по всему, и из материалов псковского «архива», хранившегося в «ларе» в церкви Св. Троицы, и представляет наибольший интерес, так как здесь содержатся сведения относительно порядка набора псковского войска, в т. ч. и пищальников. Отдельные же сюжеты позволяют утверждать, что книжник пользовался сведениями, полученными из первых рук — от участника и очевидца события. Таков, к примеру, рассказ о неудачной попытке штурма Смоленска во время первой его осады Василием III псковскими пищальниками-добровольцами (подробнее об этой истории мы расскажем дальше).

Если же вести речь об официальном великокняжеском летописании, то, несомненно, больше всего сведений о московских стрельцах содержат в первую очередь т. н. «Летописец начала царства»[86], разные редакции которого нашли свое отражение затем в Львовской и знаменитой Никоновской летописи (Патриарший список)[87], а также в не менее знаменитом Лицевом летописном своде (в соответствующих его томах и связанных с ними Александро-Невской и Лебедевской летописях)[88]. Ценность летописей этого круга заключается прежде всего в том, что, излагая официальную версию событий, они составлялись с активным использованием архивных и делопроизводственных документов того времени. Так, характеризуя Никоновскую летопись, отечественный историк В.К. Зиборов писал, что она «является уникальным памятником русского летописания; в его состав были включены разнообразные произведения: летописи, сказания, повести, жития святых, архивные документы (выделено нами. — В.П.)», причем, по словам исследователя, «при составлении памятника все составляющие материалы подверглись единовременной литературной и идеологической обработке»[89]. Документальные вставки в летописный текст (прямой, порой чуть ли не дословный пересказ воеводских «отписок» в Москву и воеводских же победных реляций-сеунчей, переложение, также весьма близкое к тексту, разрядных записей, «конспекты» «розыскных дел», походные «дневники» и т. п.) хорошо заметны (к примеру, когда речь заходит о событиях Ливонской войны 1558–1561 гг.). И, поскольку стрельцы играли в этих событиях (в осаде той же Казани в 1552 г. и Полоцка десятью годами позже) немаловажную роль, то встретить упоминания о них, об их действиях в ходе той или иной кампании или похода, о начальных людях стрелецкого войска немудрено.