Япония, японцы и японоведы

Период противостояния этих двух лагерей, длившийся на протяжении 90-х годов, стал, на мой взгляд, самым мрачным, самым кризисным периодом в истории отечественного японоведения. Борьба мнений приняла в эти годы не только и не столько научный, сколько политический характер, ибо "японофилы" оказывались, как правило, и воинствующими антисоветчиками. Льстя японцам, они в то же время так или иначе защищали власть Ельцина и его политику превращения России в зависимую от США страну, закрывая глаза на расхищение кучкой "приватизаторов" государственной собственности, созданной десятилетиями тяжелого труда всего народа. Между тем японоведы - противники территориальных уступок Японии по своим политическим убеждениям оказались в большинстве своем на стороне оппозиции ельцинистскому режиму.

Раскол и борьба мнений между двумя группами российских японоведов стала обретать, к тому же, чем далее, тем явственнее, и личностный характер. В ходе этой борьбы стали обрываться прежние товарищеские взаимоотношения между коллегами по профессии. Вследствие этого некоторые группы японоведов, в руках которых находилась в те годы административная власть в научно-исследовательских учреждениях Академии наук, а также в университетах Москвы и Петербурга (а таковыми оказались в большинстве случаев прояпонски настроенные лица, связанные с Японским фондом), стали бойкотировать своих идейных противников, препятствуя публикации их статей и книг и создавая среди научной общественности искаженное представление о своих оппонентах как о ретроградах, догматиках, узколобых "ура-патриотах" и "маргиналах от науки". Проявлением этой тенденции и явилось в декабре 1991 года яростное противодействие руководства отделом Японии моему возвращению на работу в этот отдел. Ибо мои политические взгляды были известны всем коллегам-японоведам как в институте, так и в других академических учреждениях. Саркисову и его окружению было ясно, что в моем лице они обрели бы в отделе одного из своих самых убежденных и откровенных идейных противников. Свидетельством тому были все мои статьи в "Правде", все мои прежние выступления на дискуссиях с японскими учеными и журналистами, все мои негативные отзывы о тех коллегах, которые переметнулись к тому времени на сторону японцев. Перед угрозой бойкота оказались и некоторые другие японоведы-патриоты, не пожелавшие поддакивать таким перевертышам как Г. Кунадзе, В. Саплин, Б. Славинский и др.

Политическая ситуация, с которой я столкнулся в Москве по приезде из Японии, убедила меня в том, что судьба четырех Курильских островов и их населения висела на волоске. Было ясно, что и в МИДе, и в научных кругах, и среди журналистской братии верх брали прояпонские, капитулянтские настроения и что если патриоты-японоведы будут и дальше сидеть сложа руки, то все прежние достижения советских японоведов-историков будут загублены и пойдут насмарку все усилия моих коллег старшего поколения, доказавших в своих капитальных исследованиях (я имею в виду диссертации и книги Э. Я. Файнберг, Л. Н. Кутакова, Б. П. Полевого, И. А. Сенченко и ряда других советских исследователей) историческую и юридическую необоснованность японских притязаний на Курилы.

Столь тревожные обстоятельства побудили меня по приезде в Москву к установлению контактов с теми японоведами-патриотами, кто не был согласен с капитулянтскими настроениями мидовского руководства и прояпонской возней тех беспринципных дельцов от науки, которые пришли на волне реформ к руководству японоведческими центрами Москвы.

Уже в январе-феврале 1992 года после моей лекции в Институте востоковедения РАН, где я подверг критике не отвечавший интересам нашей страны прояпонский курс Ельцина-Козырева, я почувствовал, что в одиночестве не останусь: согласие с моими взглядами стало высказывать в разговоре со мной немалое число научных сотрудников института, в том числе и некоторые японоведы. В их числе был бывший заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС, ставший в те дни старшим научным сотрудником института, Иван Иванович Коваленко, которому еще в дни его работы в аппарате ЦК КПСС была присвоена степень доктора исторических наук и звание профессора. В те дни я с радостью убедился в том, что этот издавна уважавшийся мною человек в отличие от некоторых своих бывших подчиненных не отрекся от прежних взглядов на отношения нашей страны с Японией и остался в спорных вопросах российско-японских отношений на позиции твердой защиты национальных интересов России. Однако значительная часть японоведов, и прежде всего сотрудников отдела Японии, выражая в личных коридорных беседах согласие с моими взглядами, в то же время предпочла не поддерживать меня открыто, опасаясь, видимо, испортить отношения с руководством отдела.