Япония: язык и общество

Последнее различие книжно-письменного и книжно-устного вариантов языка связано с развитием системы форм вежливости, см. соответствующий раздел. В отличие от книжно-письменного в книжно-устном варианте они имеют не невежливое, а нулевое значение. Наряду с нулевыми формами глагола в книжно-письменном варианте имеется особая, более нигде не употребляющаяся связка дэ ару. Однако в книжно-устном варианте языка невозможно совсем отвлечься от существования собеседника, даже если неясно, кто это точно (например, при выступлении по телевидению). Поскольку при этом официальные или формальные ситуации почти исключают фамильярное или подчеркнуто-снисходительное отношение к собеседникам, то здесь необходимы вежливые формы (они обязательны и в некоторых жанрах книжно-письменного варианта, например, в рекламе). В результате можно наблюдать, что, например текст научного доклада, розданный слушателям, и текст того же доклада, читаемый вслух, различаются не только за счет замены непонятных канго, но в еще большей степени за счет изменения форм вежливости. Глагольные сказуемые автоматически получают суффикс вежливости к собеседнику — имас-, связка дэ ару заменяется на более вежливую дэсу или дэ годзаимэсу, в речь о себе вставляются «скромные» формы. Если, например, в письменном тексте сказано, что автор доклада изучал некоторую проблему, то здесь может быть сказуемое со значением «изучал» в форме кэнкю:-сита: но устно надо сказать кэнкю итасимасита, где вербализатор суру заменяется на «скромный» эквивалент итасу и добавляется суффикс — имас-.

Остается сказать о разговорно-устном и разговорно-письменном вариантах. Они отличаются от соответствующих книжных не только меньшей синтаксической сложностью или особой лексикой, но во многом и иным использованием форм вежливости. Даже в однотипных ситуациях книжно-устный вариант обычно вежливее. Не раз приходилось наблюдать, как в докладе или официальной речи используются очень вежливые формы, например, наиболее вежливая связка дэ годзаимасу, но тот же человек, переходя на спонтанное общение с теми же собеседниками, например в ответах на вопросы, уже употребляет менее почтительную связку дэсу.

Другое различие связано с эллипсисом, который в японском языке минимален как раз в книжно-устном варианте. В разговорных вариантах эллипсис очень распространен, но он иной, чем в книжно-письменном варианте. Предложения не становятся назывными, они обрываются без употребления завершающего неэллиптичное предложение сказуемого. У женщин чаще всего оборванное предложение завершается модально-экспрессивными частицами, у мужчин нередко предложение завершает связка. Такого рода эллипсис встречается не только в устной речи. Например, в журналах для девушек для имитации непринужденности и «женскости» используются характерные для женской разговорной речи типы эллипсиса, когда предложение оборвано и читателю предлагается его домыслить [Hayashi, 1997, с. 370–371].

В других случаях разговорно-устный и разговорно-письменный варианты различаются. Нам, например, пришлось видеть объявление Конэко сасиагэмасу 'Раздаю (или раздаем) котят', где опущен показатель винительного падежа. На наш вопрос, насколько нормативен такой текст, японские лингвисты ответили, что так не принято писать, но говорят так часто. Во многом различия между разговорно-устным и разговорно-письменным вариантами японского языка сходны с различиями между книжно-устным и книжно-письменным. См. исследование [Kitaoka, 1997], где изучена бытовая переписка японских школьниц старших классов между собой. Здесь также, но в более широких пределах, чем в книжных текстах, представлено нестандартное варьирование при использовании иероглифов, хираганы, катаканы и латиницы, но кроме того используются особые стилистические приемы, также не допускающие прямого перевода в устную речь и специально используемые для общения внутри своего круга. Это использование особых стилей письма, прежде всего специфического стиля «марумодзи» с округлым написанием знаков (сейчас он стал выходить из употребления), а также включение в текст рисунков.

Новые дискуссии о будущем японской письменности