Япония. В краю маяков и храмов

Освоение иняза началось с конфуза. Я просто хотела найти компьютерную комнату, чтобы до Интернета наконец-то добраться. Поймала в коридоре какого-то аборигена и нет, чтобы сразу его про эту комнату спросить, решила сначала объяснить ситуацию. Здравствуйте, говорю. Я иностранный студент! А то он не понял! Потом говорю: у меня есть проблема. Он так участливо слушает, ему даже, по-моему, не смешно. Я, говорю, только что поступила в ваш университет. Точнее, это я так хотела сказать. Но, как назло, один слог перепутала и вместо этого ляпнула: меня только что положили в больницу. У него так лицо посерело, что я сразу поняла, что не то сказала… Потом я во дворе познакомилась с очень приятной пожилой японкой. Она филолог-русист, литературовед. Специализируется на детской литературе Советского Союза. Особенно тащится от Крапивина. У нее есть полное собрание его сочинений. Вот так сидишь себе дома, учишь японский, читаешь Акутагаву и Сэй Сёнагон. А в то же самое время кто-то в Японии штудирует русский и охотится за переизданиями Крапивина. Забавно, знаете ли.

В нашем университете есть два крупных отделения — одно для учащих иностранные языки японцев, другое — для изучающих японский иностранцев. Среди иностранцев тоже социального равенства не наблюдается. Есть разные программы, одни приехали на год, другие на два и больше. Есть такие, которые изучают тут японский с нуля и до упора — чтобы можно было потом поступить в другой местный университет на любую специальность. А есть такие, как я, — стажеры-исследователи. Нас сюда берут всего на полгода и гипотетически всего-навсего должны ознакомить с необходимым для жизни языковым минимумом. К счастью, перед зачислением в группы проводят письменный тест и собеседование. Не знаю, как я там написала письменную часть, но на собеседовании блистала: они спросили, кто у меня дома остался — кошачий самец или самка. Я сказала — самка, и котята, мол, тоже бывают. Они удивились, что я такие тонкости понимаю. Они же не знают, что это только по кошачьим делам я такая продвинутая! Так что я не особенно удивилась, когда меня отправили учиться совсем с другой группой: не к малышне, а туда, где совершенствуют язык профессиональные филологи. Из нашего потока исследователей в этом же положении оказались еще двое: девочка Лена из Екатеринбурга и француз Жан, которого тут все называют Большой Жан. Из нас троих организовали особый класс и даже куратора выделили — старого профессора Икимори.

Икимори — профессор русского языка. И в России бывал частенько. Очень его, бедного, расстроило в Москве написанное на огромной вывеске слово «цунами». Никак он не мог это слово опознать: «Падеж творительный, число множественное. Как „рвами“, „когтями“. А цунами… Единственное число будет… Цунам? В словаре что-то нету! Ага, есть просто цунами. Ой, да это ж наше родное японское цунами — падеж именительный, число единственное!» Теперь у профессора Икимори любимое занятие — задавать это слово японским студентам-русистам на грамматический анализ. То-то они мучаются, бедные. А профессор Икимори хихикает и ручки потирает.

Ленка из Екатеринбурга — это отдельная история. Сама она «японский сайз» — маленькая. И очень переживательная — каждая мелочь ее расстраивает. Вот сидит она в столовке грустная. Биток палочками ковыряет. Я ей говорю: ты чего такая, заболела, что ли? А она мне жалобно так: «У меня не болезнь, у меня — Рёто. Он решил из Екатеринбурга в Японию возвращаться через Питер и Минск. Путешествовать он, видите ли, хочет! Один маленький японец через всю страну и белорусскую границу! Да от него же даже рожки и ножки и те не доедут!» Рёто — филолог-русист и жених Лены. Он тоже в этом университете учится. А Ленка два года назад сюда уже приезжала. На другую стажировку. Так и познакомились. А теперь Рёто послали на год в Екатеринбург. А Ленку — с апреля опять сюда. Так они и сидят в разных местах. Правда, Рёто повезло все-таки больше, потому что он там в Екатеринбурге живет у Ленкиной мамы и в ус не дует. Но его стажировка в России уже заканчивается, и вот чего он теперь удумал! Бродяжить по сибирским железным дорогам! «Я против!» — стучит кулаком по столу Ленка. Но Рёто все равное едет. И в конце концов прибывает в Осаку живым. Правда, с потерями — по дороге где-то в российской тьмутаракани у него стырили любимую шапку-ушанку. Я без труда представляю его — этого взъерошенного щупленького парнишку с детскими глазами и вежливым, немного странным русским — в плацкартных поездах Урала, в заплеванных пьяных вокзалах, на ночных перегонах автостопных дорог, над серой питерской Невой и между блочно-стеклянными монстрами проспекта Мира в Минске. Россия — Рётина страсть. Как у некоторых из нас — Япония. А вы говорите — не осталось людей в наше время.