Натаниэль и Альма заняли две комнаты, где раньше жили Лиллиан и Исаак, соединенные дверью, которая так долго стояла открытой, что уже и не закрывалась. У них снова была одна бессонница на двоих, как сразу после свадьбы; они лежали рядышком на диване или на кровати, Альма читала, держа книгу в одной руке, а другой гладя Натаниэля, а он отдыхал с закрытыми глазами, и в его груди при каждом вздохе булькало. В одну из таких долгих ночей оказалось, что оба плачут — молча, чтобы не мешать другому. Сначала Альма почувствовала, что щеки у мужа влажные, и тут же Натаниэль заметил, что Альма плачет, и это было столь редкое явление, что он приподнялся, чтобы проверить, действительно ли это слезы. Натаниэль не помнил, чтобы жена при нем плакала, даже в самые тяжелые минуты.
— Ты умираешь, это правда? — прошептала она.
— Да, Альма, но не надо по мне плакать.
— Я плачу не по тебе, а по себе. И по нам, по всему, чего тебе не сказала, по недомолвкам, обманам, по изменам и по времени, которое у тебя украла.
— Господи, что за вздор! Твоя любовь к Ичимеи не была изменой, Альма. Иногда бывают необходимы недомолвки и обманы, как бывают и истины, о которых лучше молчать.
— Ты знаешь про Ичимеи? И давно?
— Всегда. Сердце — оно большое, можно любить не одного человека.
— Расскажи о себе, Нат. Я никогда не лезла в твои секреты, которых, я так думаю, немало, чтобы не открывать тебе свои.
— Альма, мы так друг друга любили! Жениться всегда надо на лучшей подруге. Я знаю тебя лучше всех. То, чего ты мне не говорила, я могу угадать; но вот ты меня не знаешь.
И тогда Натаниэль начал говорить про Ленни Билла. В остаток этой долгой бессонной ночи они рассказали друг другу обо всем с торопливостью людей, понимающих, что вместе они будут уже недолго.