Японский воин

Читатели не обвинят меня в том, что я слишком рьяно защищаю рабское подчинение. В основном я согласен с мнением Гегеля, которое он высказывает и отстаивает мудро и аргументированно, по поводу того, что история есть становление и самораскрытие свободы. Я хочу лишь показать, что все учение бусидо настолько пронизано духом самопожертвования, что требовало его не только от женщины, но и от мужчины. Поэтому, пока влияние принципов бусидо полностью не изжито, наше общество не примет взгляда, опрометчиво высказанного американской защитницей женских прав: «Пусть все дочери Японии взбунтуются против древних устоев!» Можно ли добиться успеха через этот бунт? Улучшит ли он положение женщины? Возместят ли полученные таким суетным способом права утрату той кротости нрава, той мягкости манер, доставшихся ей в наследство от прошлого? Разве после того, как римские матроны бросили заниматься домашними делами, не началось столь вопиющее моральное разложение, что о нем даже нельзя говорить вслух? Может ли американская сторонница реформ поручиться нам, что бунт наших дочерей есть истинный путь, по которому и должно пойти их историческое развитие? Все это серьезные вопросы. Перемены должны произойти, но они произойдут без революций! А между тем посмотрим, действительно ли был так низок статус женщины в условиях бусидо, чтобы оправдать ее теперешний мятеж.

Мы часто слышим о той чисто внешней почтительности, которую европейские рыцари оказывали «Богу и прекрасной даме», – от несопоставимости этих двух понятий краснеет Гиббон; также Хэллэм говорит нам о грубой морали рыцарей, о том, что галантность подразумевала недозволенную любовь. Влияние рыцарства на положение слабого пола дало пищу для размышлений многим философам. Гизо утверждал, что феодализм и рыцарство оказывали полезное влияние, а по мнению Спенсера, в воинственном обществе (а может ли феодальное общество быть не воинственным?) женщина неизбежно занимает низкое положение, которое улучшается лишь по мере индустриализации общества. Какая же теория верна в отношении старой Японии, Гизо или Спенсера? В ответ я мог бы сказать, что правы они оба. Военный класс в Японии ограничивался сословием самураев и составлял около двух миллионов душ. Над ними стояли даймё, военные феодалы, и кугэ, придворные, – эти сибариты высшего дворянства были воинами только по названию. На нижней ступени стояли массы простолюдинов: ремесленников, торговцев и крестьян, всю жизнь проводивших в мирных занятиях. Таким образом называемые Гербертом Спенсером характерные признаки общества военного типа, можно сказать, являлись исключительной прерогативой класса самураев, тогда как признаки общества индустриального типа были применимы к низшим и высшим классам. Положение женщины наглядно иллюстрирует этот тезис, ибо ни в каком другом сословии она не имела меньше свободы, чем в самурайском. Как ни странно, но чем ниже был социальный статус – как, например, у мелких ремесленников, – тем более выравнивалось положение мужа и жены. Среди высшего дворянства разница в положении полов тоже была не так заметна, главным образом потому, что почти не было возможностей для проявления этой разницы, ведь живущие досугом дворяне вели слишком изнеженную, женственную жизнь. Итак, теория Спенсера полностью верна для старой Японии. Что касается Гизо, то те, кто читал его описание феодального общества, припомнят, что в основном он рассматривал высшее дворянство, поэтому его обобщения могут относиться только к даймё и кугэ.

Было бы очень жаль, если бы исходя из моих слов можно было бы составить представление лишь об очень низком положении женщины согласно бусидо. Я не побоюсь сказать, что женщина не была во всем равна мужчине; но, пока мы не проведем четкую границу между различием и неравенством, по этому вопросу всегда будут возникать недоразумения.