Ярче тысячи солнц

Робб. Задавая вам вопрос, я имею в виду, что в ответе вы будете употреблять слово «я», а не «мы».

Оппенгеймер. Я изложил свои опасения и доводы другой стороне.

Робб. Вы хотите сказать, что ваши доводы были направлены против сбрасывания бомбы?

Оппенгеймер. Я изложил доводы против ее сбрасывания.

Робб. Сбрасывания атомной бомбы?

Оппенгеймер. Да. Но я не подтвердил их.

Робб. Вы имеете в виду, что, работая в течение трех или четырех лет днями и ночами, работая, как это следует из вашего ответа, почти блестяще, над созданием атомной бомбы, вы затем стали приводить доводы против ее использования?

Оппенгеймер. Нет. Я не приводил доводов о том, что ее не следовало бы использовать. Военный министр запросил меня о мнениях ученых. Я изложил доводы против и доводы за.

Робб. Но вы поддерживали применение бомбы против Японии, не так ли?

Оппенгеймер. Что вы имеете в виду под словом «поддерживал»?

Робб. Вы помогали выбрать цель, не так ли?

Оппенгеймер. Я выполнял свою работу. В Лос-Аламосе я не находился в положении человека, определяющего политику. Я обязан был делать все, что мне предложили бы, включая и изготовление атомных бомб различных конструкций, которые я считал технически выполнимыми.

Робб. Вы могли бы сделать и термоядерное оружие, неправда ли?

Оппенгеймер. Нет, не мог.

Робб. Я не об этом спрашиваю, доктор.

Оппенгеймер. Я мог бы работать над ним.

Робб. Если бы вы открыли секрет термоядерного оружия в Лос-Аламосе, вы поступили бы так. Если бы вы могли открыть его, вы бы так и сделали, не так ли?

Оппенгеймер. О, да.

В 1954 г., 22 апреля, Оппенгеймеру исполнилось 50 лет. При нормальных обстоятельствах такой день был бы большим праздником для преуспевающего ученого. Но это был день суда. На второй неделе процесса допрашивали многочисленных свидетелей. Все их выступления были полны похвал Оппенгеймеру. Они отмечали его энергию, его организаторские способности и его лояльность.

Часто во время многочасовых допросов свидетелей Грэем, Роббом и адвокатом Оппенгеймера, обычно когда допрос уже подходил к концу, вмешивался профессор Ивэнс и задавал вопрос, относящийся к характеру и привычкам допрашиваемого. Так он поступил и в это утро.

Преемник Оппенгеймера в Лос-Аламосе Брэдбюри сидел на кожаной кушетке. Ивэнс обратился к нему с вопросом..

Д-р Ивэнс. Не думаете ли вы, что ученые, как правило, бывают людьми со странностями?

Брэдбюри. Ученые тоже люди… ученый хочет знать. Он хочет знать правильно и точно…. Поэтому, я думаю, вы, вероятно, найдете среди людей, одаренных большим воображением в области науки, личности, которые страстно хотят заглянуть и в некоторые другие области с таким же интересом. Они стремятся проверить и убедиться, без предвзятых суждений в правильности или неправильности того, что именно данная константа, данная кривая или функция являются единственно верными.

Я думаю, что такое стремление открывать новые области, по-видимому, характерно. Если это делает ученых странными, то, по-моему, это весьма положительная странность.

Д-р Ивэнс. Вы не поступали так, неправда ли?

Брэдбюри. Ну…

Д-р Ивэнс. Вы отдаете дань увлечению рыбной ловлей или чему-нибудь в этом духе?

Брэдбюри. Да, у меня есть некоторые увлечения. В те дни я как физик-экспериментатор всецело был поглощен результатами своих исследований.

Д-р Ивэнс. Но это не делало вас странным, не так ли?

Брэдбюри. Об этом я предоставляю судить другим?

Д-р Ивэнс. Люди более молодые иногда допускают ошибки, не так ли?

Брэдбюри. Я считаю это неотъемлемой частью процесса роста людей.

Д-р Ивэнс. Думаете ли вы, что доктор Оппенгеймер допускал некоторые ошибки?

Таким образом, снова вернулись к главному объекту всех дебатов — Роберту Оппенгеймеру. Он сидел и слушал с лицом, похожим на маску.

Заявлений, сделанные в комнате 2022 в период между 12 апреля и 6 мая 1954 г., характеризуют не только историю жизни одного человека, но также и историю целого поколения ученых-атомников. На процессе все увидели их безмятежную молодость, их отвращение к диктатуре, увидели их ослепление величественным характером своих открытий, славой, которая грозила им гибелью, поняли всю тяжесть ответственности, лежавшей на них, к которой они не были подготовлены, их безвыходную запутанность и глубокое страдание. В этой небольшой комнате решалась не только судьба Роберта Оппенгеймера. Дебаты касались всех новых нерешенных проблем, с которыми начало атомного века поставило ученых лицом к лицу. Был поднят вопрос о новой роли ученых в обществе, об утрате ими тех глубоко укоренившихся этических представлений, на почве которых раньше развивались все науки.