Яркие огни, большой город

— Завтра годовщина, надеюсь, ты не забыл. Ровно год. Мы собираемся развеять ее прах над озером. Папа хочет, чтобы ты приехал.

Ты киваешь головой. Ты знал, что приближается годовщина. Ты не следил за календарем, но чувствовал, что она вот-вот наступит. Закрываешь глаза и откидываешься на спинку дивана. Ты сдаешься.

— Где Аманда? — спрашивает он.

— Аманда? — Тут ты открываешь глаза.

— Твоя жена. Высокая, светлая, стройная.

— Пошла в магазин,— отвечаешь ты.

Очень долго, как тебе кажется, вы сидите друг против друга и молчите. Ты думаешь о матери. Пытаешься вспомнить, какой она была до болезни.

— Ты ведь совершенно забыл маму, да?

— Обойдусь без твоих нотаций.

— И папу с самого Рождества не видел.

— Слушай, заткнись, а...

— Тебе все давалось даром. Школа, работа, девочки... Все это прямо в твои руки плывет. Даже не приходится ходить и искать. Ну, конечно же, мама с папой не могли для тебя много сделать. Почему ты смотришь на людей свысока? Потому что ты мистер Счастливчик?

— Послушай, Майкл, это, наверное, очень трудно — всех учить, как им надо жить. Как же ты несешь это бремя?

— Ты лучше на себя посмотри. Помнишь, когда мама умирала, ты примчался из Нью-Йорка на своей английской спортивной машине в последний момент, можно сказать, под самый занавес. Рыцарь! Будто это была какая-то твоя очередная вечеринка и ты не хотел оказаться там раньше других, да простит меня Господь.

— Заткнись.

— Ты мне рот не затыкай.

— А хрен тебе.

Ты встаешь. Майкл тоже встает.

— Я ухожу,— говоришь ты и поворачиваешься. Ты едва различаешь дорогу к двери. Перед глазами — сплошной туман. Стукаешься коленкой о стул.

— Никуда ты не уйдешь.

Когда подходишь к двери, Майкл хватает тебя за руку. Ты вырываешься. Он прижимает тебя к металлическому дверному косяку и, ухватив за волосы, бьет о косяк головой. Деваться некуда, тогда ты наносишь ему удар локтем в живот, и его хватка слабеет. Поворачиваешься и изо всех сил бьешь его еще раз — теперь уже в лицо. В ход идет рука, которую укусил хорек, и поэтому в ту же секунду тебя пронзает жуткая боль. Падаешь спиной в холл, но затем поднимаешься и смотришь, что с Майклом. Он на ногах. У тебя мелькает мысль: сейчас он будет меня бить.

Придя в себя, обнаруживаешь, что лежишь на диване. Ужасно болит голова. Он ударил тебя чуть ниже левого виска.

Майкл выходит из кухни с бумажной салфеткой у носа. Салфетка запачкана кровью.

— Ты в порядке? — спрашиваешь его.

Он кивает.

— На кухне в кране нужно сменить прокладку. Льет как черт знает что.

— Я соврал,— говоришь ты.— Аманда меня бросила.

— Что?

— Она как-то раз позвонила из Франции и сказала, что не вернется.

Майкл внимательно смотрит на твое лицо, чтобы проверить, насколько серьезно ты говоришь. Затем откидывается на стуле и вздыхает.

— Не знаю, что и сказать,— говорит он и качает головой.— Черт! Извини. Правда, извини.

Майкл встает и направляется к дивану. Садится на корточки и говорит:

— Как ты?

— Скучаю по маме,— отвечаешь ты.

Ночное дежурство

Майкл голоден, а ты хочешь пить; предлагаешь прошвырнуться, и он поддерживает эту идею. Впечатление такое, будто весь верхний город валит в центр, чтобы провести там субботний вечер. На улице полно возбужденных молодых людей. На Шеридан-сквер какой-то оборванец срывает плакаты со столбов. Ногтями отдирает бумагу и затем топчет ее ногами.

— Он это что, из политических соображений? — спрашивает Майкл.

— Нет, просто злится.

Вы заходите в «Львиную голову», минуете стену, увешанную портретами всех когда-либо напивавшихся здесь писателей, и направляетесь в дальнее помещение, где царит полумрак. Вы садитесь, и тут же на стол вскакивает Джеймс — пушистый черный котяра.

— Честно говоря, она никогда мне особенно не нравилась,—начинает Майкл.— Какая-то она фальшивая. Если я когда-нибудь ее встречу — кишки повыдергиваю.

Ты представляешь Майкла официантке Карен, и она спрашивает, как тебе пишется. Заказываешь две двойных водки. Она приносит меню и исчезает.

— Поначалу,— говоришь ты,— я даже не поверил, что она меня бросила. А теперь я не верю, что мы вообще были женаты. Я только сейчас начинаю вспоминать, как холодно она себя вела, когда мама заболела. Ее, похоже, раздражало, что мама умирает.

— Как думаешь, женился бы ты на ней, если бы мама не болела?

Про себя ты решил не вспоминать подробности, связанные со смертью матери, стараясь забыть, что она и подтолкнула тебя к этому решению — жениться. Ты жил с Амандой в Нью-Йорке, и брак совсем не входил в твои расчеты. Зато в ее — входил. Ты сомневался, сможешь ли пробыть с ней в горе и радости до гробовой доски. Потом матери поставили диагноз, и все стало выглядеть по-другому. Твое первое чувство уже прошло, а Аманда ждала предложения. Мама никогда не говорила, что ей было бы приятно видеть тебя женатым, но тебе так хотелось доставить ей удовольствие, что ради этого ты, казалось, мог бы кинуться в огонь, дать отрубить себе руки... Ты хотел, чтобы она была счастлива, а она хотела, чтобы ты был счастлив. И в конце концов ты перепутал то, что хотела она, с тем, что хотела Аманда.