Ярлыки

С расширенными от ужаса глазами Жозефина пыталась прикрыть лицо руками. Она выскользнула из-под Филиппа и, натянув рубашку, прикрылась. Они вдвоем схватили орущую, брыкающуюся и яростно сопротивляющуюся Майю, пытаясь ее усмирить. Затем они затащили ее в полупустую комнату с деревянным полом и с изумлением смотрели, как Майя, словно обиженный и напуганный ребенок, забилась в угол комнаты, скрючившись на полу, рыдая так, как будто у нее вот-вот разорвется сердце, и судорожно глотая воздух.

В половине седьмого утра Дэвид стоял в зале аэропорта Кеннеди, твердя себе, что он самый большой болван на свете. Ну кто еще согласился бы после всего того, что он натерпелся, встречать женщину, возвращающуюся от своего парижского любовника? Но голос Майи звучал так странно, так тревожно, когда она разбудила его в три часа ночи и попросила ее встретить, что он просто не мог ей отказать.

– Ты мне очень нужен, Дэвид, – сказала она. Он не знал, что она еще не осведомлена о трагедии, случившейся с ее матерью, и, слушая ее бессвязную речь, не захотел сообщать ей об этом по телефону. Она говорила что-то о том, что разобралась в себе, об изгнании призрака из ее прошлого, о том, что она хочет, чтобы он помог ей во всем.

Ее рейс задерживался на полчаса, и он решил выпить кофе, чтобы как-то заполнить время. Он развернул «Дейли Ньюс» и наткнулся на заголовок: «Редактор модного журнала сжигает дом и себя». Он решил, что постарается держать ее подальше от газетных стендов и сразу же отведет в такси, а потом уже сам обо всем расскажет, стараясь смягчить детали. В зале висел большой красочный щит, рекламирующий «Джинсы Дэвида Уинтерса», и вскоре Дэвида заметила молодая девушка, которая, глядя на него с обожанием, попросила автограф. Он надел темные очки и стал ждать, поглядывая на табло, извещающее о прибытии самолетов.

Самолет приземлился, однако Дэвид знал, что Майе еще потребуется время, чтобы пройти таможенный контроль. Но вдруг он встрепенулся от громкого возгласа: – Дэвид! – и, обернувшись, увидел Майю, которая бежала к нему от таможни по скользким плитам пола, держа в руках лишь небольшую дорожную сумку. Лицо ее сияло, светлые волосы развевались за плечами, а глаза, казалось, ожили впервые за последние годы. В следующий миг она была в его объятиях, прижавшись губами к его губам и целуя, как никогда прежде.

– Понятно. Спасибо за звонок, Уэйленд. Колин положил трубку и отсутствующим взглядом смотрел из окна своей гостиной, не замечая прелестного пейзажа Прованса, раскинувшегося перед ним. Он встал, нетвердо ступая, и отправился к соседям забрать их собаку, веселую колли, с которой любил погулять. Держа ее на длинном поводке, он направился к городу по дорожке, окаймленной по обеим сторонам зелеными изгородями. Он механически соображал: нужно купить газеты, хлеба, может быть, немного вина, свежего масла, которое в местном магазинчике отрезали от огромного куска. Неужели Корал больше нет на свете? Слишком рано было задумываться над этим глубоко. И даже выражать соболезнование Уэйленду по поводу их утраты. Должно быть, это ошибка. Когда он вернется домой, наверняка снова позвонят и скажут, что это была ошибка. И все же на сердце у него была свинцовая тяжесть. Он с трудом волочил ноги по сухой дорожке с застывшими комьями грязи. По обе стороны от нее высились деревья, и собака тянула его вперед, оглядываясь и будто спрашивая: «Что ты медлишь?»

А у меня были такие планы, думал Колин. Мечтал, может быть, вместе поработаем над книгой, например, об истории моды. Корал бы писала, а он иллюстрировал. Даже приходила в голову мысль, что, возможно, наступит день… Он вдруг присел на пенек, опустив голову в ладони. Собака вернулась и стала слизывать соленые слезы с пальцев Колина.

Дэвид нежно понес Майю в спальню. Она была измучена, но ее сознание все же с горечью отметило, что за последние сорок восемь часов уже второй мужчина нес ее в свою постель. Дэвид настоял, чтобы она поехала к нему домой, не оставалась в одиночестве. В такси по дороге из аэропорта она пыталась объяснить сумбурную встречу с Филиппом Ру – не только Дэвиду, но и себе.

– Когда-нибудь я расскажу тебе все до конца, – обещала она. – Но ты убедишься, что я стала другим человеком, Дэвид. У меня больше нет чувства страха. Я вдруг повзрослела. Всю жизнь я чувствовала себя запуганным семилетним ребенком, и вдруг это чувство прошло.

Он кивнул головой, держа ее за руку, пытаясь выразить понимание, однако на самом деле не понимал ничего. Но она говорила с такой радостью, такой ясностью и таким спокойствием, что он понял: в Париже с ней произошло что-то такое, что хорошо повлияло на нее. Он очень осторожно положил ее на кровать, и она тут же уснула. Чуть позднее он вошел и накрыл ее легким одеялом. А еще позднее он прилег рядом, прижавшись к ней.