Ярмарка коррупции

Вскоре за столом возникла новая тема. Мириам откинулась на спинку стула с заметным облегчением. Ее муж сидел по-прежнему неподвижно, с неестественно прямой спиной. Он так сильно сжимал нож в руке, что его пальцы стали малиновыми. Он кусал губы и скрипел зубами. Я подумал, что он не сможет оставаться долго в таком положении, но он смог продержаться более получаса, пока гости не поняли, что их хозяин сердит и угрюм, после чего за столом воцарилась неловкая тишина. Мы сидели, испытывая мучительную неловкость, минут десять и мрачно ели десерт, пока слуга не задел вазу с фруктами и полдюжины груш не рассыпалось по полу.

Мелбери стукнул кулаком по столу и повернулся к жене.

– Что, черт побери, происходит, Мэри? – закричал он. – Разве я не велел уволить этого увальня две недели назад? Почему он разбрасывает груши по полу? Почему он все еще здесь? Почему? Почему?

Каждое «почему?» сопровождалось ударом по столу, отчего тарелки, бокалы и серебряные приборы подпрыгивали, словно началось землетрясение.

Мириам смотрела на него в изумлении. Она покраснела, но не отвела глаз. Ее губы задрожали, и я знал, что она хотела ему ответить, но, вероятно решив, что ему вряд ли понравятся ее слова, промолчала. Она молчала, а он продолжал стучать по столу, повторяя свой вопрос. Бокалы звенели, серебро бряцало, и еще несколько груш упало на пол. Но он все стучал и повторял одно и то же слово, пока я не подумал, что сейчас сойду с ума от душившей меня ярости.

А потом я услышал голос, который сказал:

– Достаточно, Мелбери.

Я был немало удивлен, поняв, что сам сказал эти слова. Я стоял на ногах, мои руки висели вдоль тела. Я говорил громко и четко, но без гнева. Однако мои слова возымели действие, ибо Мелбери перестал стучать и кричать и посмотрел на меня.

– Достаточно, – повторил я.

Престарелый епископ дотронулся до руки Мелбери.

– Сядьте, Гриффин, – сказал он мягко.

Мелбери не обращал внимания на епископа. Он смотрел на меня, и, что удивительно, в его взгляде не было и намека на гнев.

– Да, конечно, я сяду.

Мы оба сели на свои места.

Он посмотрел на гостей и отпустил шутку о том, что жены слишком мягки с прислугой, и все старались, как могли, чтобы неприятный инцидент был поскорее забыт. К концу ужина, когда мужчины и женщины разошлись в разные комнаты, мне показалось, инцидент был полностью забыт.

Но я не забыл ничего.

На следующее утро, к своему немалому удивлению, я получил записку следующего содержания:

Мистер Эванс!

Мне трудно представить, с какими трудностями вы сталкиваетесь в вашем тяжелом и опасном положении, но в то же время мне трудно поверить, что эти трудности могли вынудить вас принять неуместное приглашение моего мужа. Тем не менее вы это сделали и стали свидетелем того, что мой муж вел себя не вполне достойно. Зная, что вы человек с обостренным чувством справедливости, я провела бессонную ночь в страхе, что вы можете предпринять какие-нибудь необдуманные поступки в связи с поведением мистера Мелбери. В целях предотвращения таких поступков я считаю необходимым встретиться с вами и обсудить известные вам события. В четыре часа пополудни я буду у Монумента в память о Большом пожаре. Если вы желаете мне покоя, вы придете, чтобы встретиться с вашим другом.

Мириам Мелбери

Я подумал, что, по крайней мере, она не подписала свое письмо «Мэри». Естественно, я буду там, не смогу не прийти. Я не знал, чего она боялась. Что я побью ее мужа? Что вызову его на дуэль? Или было что-то еще? Вдруг она испугалась, что я узнаю о нем что-то, чего она не хотела, чтобы я знал?

Я не знал, чем себя занять до встречи, а выходить мне не хотелось. Я был у себя, когда в дверь постучалась моя домовладелица и сказала, что внизу меня ждет посетитель.

– Какой посетитель? – спросил я.

– Не самого лучшего вида, – сказала она.

Ее впечатление оказалось верным, ибо за ней в комнату проследовал мистер Титус Миллер.

Он вошел и стал оглядываться по сторонам, будто оценивал, подойдут ли помещения для его собственных целей.

– Вы удобно устроились, – сказал он, как только за миссис Сирс закрылась дверь. – Я вижу, вы очень удобно устроились.

– А что, простите, есть причина, по которой я не могу жить в удобстве?