Ярмарка любовников

Они приближались к Центральному рынку. Было четыре часа дня. В это время суток в компании «Яйца, масло и сыры Шассо» было затишье. Реми сразу поднялся в комнату Агатушки.

Уже много лет, как он не заходил на эту половину дома. Обычно он заставал старую деву в гостиной или в бельевой комнате. И теперь с удивлением рассматривал комнату Агатушки. Ее стены были обиты красной однотонной тканью; гардины на окнах и полог кровати были из такой же ткани, но с дамасским узором. Агатушка оплатила работы по оформлению интерьера комнаты из собственных скудных сбережений. Здесь в доме на Центральном рынке, в своей комнате, она стремилась воссоздать обстановку, которая окружала ее в те далекие времена, когда ее семья еще ни в чем не нуждалась. И эта комнатка была лишь точной копией детской в городском доме семейства Палларюэль в Кордесе. Казалось, что быстротекущее время – верный друг Агатушки – помогало ей, несмотря на прошедшие годы и дальнее расстояние, как бы отождествлять жилище на Центральном рынке с домом в старой части города Тарн. И ее парижское пристанище со временем приобрело такой же провинциальный и потертый вид, как и ее старый заброшенный дом. Дом Шассо выходил окнами на солнечную сторону. И однотонный кумач, которым были обтянуты стены, оказался менее устойчив к солнечным лучам, чем дамасские портьеры. Местами он выгорел, и теперь комната пестрела всеми оттенками красного цвета – от алого до бледно-розового. Однако фиолетово-черный цвет мебели из палисандрового дерева сглаживал неряшливый вид стен. Он придавал жилищу характер стабильности и постоянства на фоне выгоревших светлых пятен на стенах, свидетельствовавших о том, что здесь давно кто-то безвыездно жил.

Кровать Агатушки стояла у окна. Она узнала Реми только тогда, когда он подошел совсем близко к ее изголовью. Она пошевелила руками цвета слоновой кости, лежавшими поверх простыни, открыла рот и застыла, словно парализованная, в тот момент, когда хотела жестом показать радость и удивление при виде молодого человека. На голове у нее был вышитый фестонами чепчик, а высохшая шея и руки выглядывали из-под ночной сорочки, также по старой моде вышитой фестонами. Казалось, что рубашка прикрывала не человека, а его тень.

Реми склонился над старой женщиной.

– Ну, что случилось? – спросил он участливым и в то же время бодрым тоном, с которым обычно обращаются к больным.

– О? – всхлипнула Агата.– О, мой любимый малыш…

Она шевелила губами, с трудом выговаривая слова; речь ее была неясной и путаной. Вдруг голос снова ей изменил. Она смотрела на Реми снизу вверх сквозь очки, без которых она уже ничего не видела и которые ей разрешили не снимать. Она закрыла рот. И только теперь Реми увидел, насколько изменила болезнь ее лицо. С тех пор как Агатушка слегла, она не надевала протез, беззубый рот провалился, а сжатые челюсти приблизили подбородок к носу. Ее лицо, словно лишившись опоры, сморщилось. Черты настолько исказились, что утратили былые пропорции. В чепце, прикрывавшем волосы, и в очках на носу Агатушка, которая на протяжении всей своей жизни сохраняла хоть и старомодный, но достойный вид горожанки, походила теперь на старую крестьянку.

– Вот так сюрприз! – медленно произнесла она.– Надо же! Если бы нас кто-нибудь предупредил о твоем приходе, мадемуазель Жермен переодела бы меня в хорошую рубашку, а то в этой я похожа на нищенку.

– О! – воскликнул с улыбкой Реми.– Ты со мной кокетничаешь!

– Ведь ты не останешься со мной, мой малыш? – продолжала она говорить слегка заплетающимся языком.– Комната, где лежит больной, вредна для здоровья, в особенности если в этой комнате находится больная старуха. Я уверена, что здесь воняет. Если бы только мадемуазель Жермен разрешила нам открыть окно. Ах, ведь ты не знаком с мадемуазель Жермен, а она за мной ухаживает, как за родной. Вот я тебя представлю. Мадемуазель Жермен, это мой любимый малыш, о котором я вам все уши прожужжала. Это маленький Реми, которого я приняла на руки, когда он родился. Да, когда он появился на свет, он весил так мало!

– Ну будет, будет, мадемуазель, – сказала сиделка.– Успокойтесь, господин побудет с вами, если только вы не будете волноваться.

Реми взял руку больной. А в это время Агатушка второй рукой схватила сиделку за руку. Какое-то время она держала их руки, сжимая изо всех сил своими сухими пальцами.

– Да, да, – произнесла она, – я буду хорошо себя вести. Знаешь, мадемуазель Жермен, когда надо, бывает очень строгой. А я не всегда хорошо себя веду.

И, к удивлению Реми, она залилась веселым смехом… В таких вот ребячьих шутках, совсем не свойственных Агатушке, более всего проявлялось разрушительное действие болезни. Всякий раз, когда она смолкала, у нее поднимался подбородок, рот снова проваливался, и все морщины на лице собирались и застывали, придавая ему скорбное выражение. Она не отрывала глаз от Реми.