Ярмарка Святого Петра

Филип, целя в замок, размахнулся топором с неистовством норманского берсеркера. Дверь была крепка, но менее грозные топоры валили деревья, из которых она сработана. Глаза Филипа щипало, по щекам текли слезы, но это шло ему только на пользу, так как слезы смачивали ткань, прикрывавшую рот. Яростные удары расщепляли доски, но замок держался. Филип ударил с такой силой, что топор засел в двери и юноша с трудом его вытащил. Следующий удар он нанес в то же место, надеясь расширить щель, и тут замок с клацаньем выломался, а дверь подалась, но тут же застряла, приоткрывшись примерно на ширину ладони. Филип дернул ее и понял, что вверху дверь свободна, но что-то держит ее снизу. Он просунул руку в щель, чтобы прощупать пол, и наткнулся на копну шелковистых волос. Эмма лежала здесь, у самого дверного проема, и, хотя она лишилась чувств от дыма, пламя не успело коснуться ее.

Как только дверь приоткрылась, в комнату проник свежий воздух, подпитавший огонь. Пламя яростно вспыхнуло с новой силой, и Филип понял: в его распоряжении лишь несколько мгновений, иначе огонь пожрет и его, и Эмму. Он наклонился и, ухватив лежащую девушку за руку, сдвинул ее в сторону, что дало возможность открыть дверь пошире — ровно настолько, чтобы мгновенно вытащить Эмму наружу и тут же снова захлопнуть дверь, оставив ревущего демона внутри.

Он успел заметить, как задымленная комната озарилась огненным всполохом, опалившим ему волосы и брови. Филип легко вскинул обмякшее, бесчувственное тело Эммы на плечо и чуть ли не покатился вниз по ступенькам. Еще один язык пламени вырвался из-под двери и метнулся вдогонку беглецам, но смог, как показалось Филипу в тот момент, только лизнуть его пятки. Лишь впоследствии, осмотрев башмаки, юноша понял, что лестница уже горела у него под ногами.

Когда Филип добрался до дверей, ведущих на улицу из каминного зала, голова его кружилась и ноги подкашивались. Он боялся, что упадет вместе со своей драгоценной ношей, а потому присел на каменные ступени и, стянув покрывавший лицо дымящийся обрывок рубахи, стал жадно вдыхать свежий, чистый воздух.

Первое время он не очень четко видел и слышал: все, происходившее вокруг, казалось расплывчатым и отдаленным. Он даже не заметил, как во двор галопом влетел Хью Берингар в сопровождении стражников, и узнал о прибытии подмоги, лишь когда к нему подошел брат Кадфаэль. Монах мягко высвободил Эмму из объятий юноши, поднял ее на руки и сказал:

— Ты славный паренек. Не бойся, я отнесу ее вниз. Пойдем с нами. Обопрись на меня, вот так вместе и спустимся. Давай найдем тихий уголок и посмотрим, что я смогу сделать для вас обоих.

Неожиданно Филип вздохнул, лицо его стало пепельно-серым. Не доверяя своим ногам, а потому не решаясь встать, он с ужасом в голосе спросил:

— Она…

— Она дышит, — успокоил его брат Кадфаэль. — Идем, поможешь мне о ней позаботиться. Надеюсь, что с Божией помощью с ней все будет в порядке.

Открыв глаза, Эмма увидела чистое, ясное небо и склонившиеся над ней озабоченные лица. Одно из них, как всегда дружелюбное и внимательное лицо брата Кадфаэля, девушка узнала сразу, хотя и понятия не имела, откуда здесь взялся монах, как, впрочем, не осознавала, где она сама и что с ней. Другое лицо склонилось настолько близко, что его трудно было рассмотреть, и выглядело оно по меньшей мере странно: вся его верхняя часть была измазана копотью и сажей, которую пробороздили извилистые ручейки засохшего пота. Над висками курчавились опаленные волосы. Но с этого лица на нее взирали чистые, как небо над головой, ясные карие глаза — взирали с такой бесконечной любовью и преданностью, что это измазанное лицо, и прежде-то не отличавшееся особой красотой, дарило ей успокоение и казалось самым привлекательным из всех, какие ей случалось видеть. Лицо, которое она видела в последний раз перед тем, как оно превратилось в пылающий факел, воплощало в себе честолюбие, алчность и жестокость, укрывшиеся под лицемерной маской благородства и красоты. Это же лицо, простое и непритязательное, открывало иную, истинно прекрасную сторону человеческой натуры.

Лишь когда она легонько пошевелилась и Филип сразу же изменил позу, чтобы ей было удобнее, Эмма поняла, что покоится в объятиях этого человека. Чувства постепенно возвращались к ней, вернулась и боль. Ее голова лежала на его груди, щека была прижата к тунике. Грубой, домотканой тунике — обычной одежде ремесленника. Конечно, ведь он же сапожник. Никудышный мальчишка из семьи мастерового. Что можно было сказать по этому поводу? От юноши все еще пахло дымом и палеными волосами, хотя Кадфаэль и хлопотал вокруг с кружкой воды из колодца. Никудышный мальчишка примчался за ней в манор и вынес ее из огненного ада. Неужто она так много для него значила? Она, маленькая, никчемная девчонка…

— Она открыла глаза, — взволнованно прошептал Филип, — смотри, она улыбнулась.

Кадфаэль склонился пониже:

— Как ты себя чувствуешь, дочка?

— Я жива, — пролепетала девушка едва слышно, но с несомненным удовольствием.