Ярмо Господне

— Ой не надо!!! — сначала испугалась Настя, но потом очень подозрительно воззрилась на Филиппа. — Издеваешься, вредина, так ведь?

— Кроме шуток, Настя, передаю слова Патрика близко к тексту.

— Господи, спаси и сохрани слабую рабу Божию Анастасию, в муках рожающую совершенство духа и плоти, — перекрестилась Настя. — Ныне и во веки веков, Фил, бюст твоей жены утяжелять не будем.

Чтоб ты знал, муж мой, мне нынче понятно, почему Ника себе, чик-чик, дойки подрезала не без влияния физкультуры от прецептора Патрика. Но в чаянии веков будущих свою грудь я буду носить так же доблестно, как и Ника собирается разродиться двумя близнецами от экстракорпорального зачатия in vitro, в стекле и в металле.

Об остальных стеклянных, оловянных и деревянных опциях от доктора Патрика можешь мне не рассказывать, муж мой. О них я знаю, конечно, гораздо меньше, чем Патрик, но побольше тебя, Фил.

— Но не обо всех, дама Анастасия. Помимо всего прочего, скажем, когда гора своей волей идет к Магомету, и гаметы произвольно встречаются в маточных трубах, док Патрик предлагает по опциону однояйцевых близнецов без вашего генетического материала. Вариант только на троих, не больше.

Но эдакое тройственное согласие, Настя, ты видишь, я для тебя открыт, меня физически и метафизически не устраивает. Полюбовный треугольник и низкопробная лирика, из рака ноги!

— Ой, Фил! Как же я тебя люблю! Ты — муж мой и отец нашего ребеночка, у которого, возможно, будут целых две кормящих мамы. Технически я сполна могу открыть себе лактацию на необходимое время. Дойки, как видишь, у меня здоровущие, полагаю, хватит выкормить всех младенцев в средних размерах роддоме.

Уверяю тебя, мои дамские формы, какие ты сейчас рассматриваешь с неподдельным рыцарским интересом, никоим образом не пострадают от принудительной лактации. Конечно, если оставшиеся девять месяцев я не буду малодушно забывать о пекторальных упражнениях по методике Патрика…

«Ох мне рыцари и дамы арматоры! Физики и лирики, из рака ноги…»

Вспомнив о физвоспитании, Настя сперва помрачнела, но тотчас улыбнулась:

— Переживем — перетерпим… Эка невидаль! Беременность у женщины — дело естественное, тварное, физиологическое, вроде менструальных кровотечений.

Слабое порочное творение неизменно должно быть подчинено силам разума и духа. Так и происходит непорочное техническое зачатие отпрысков человеческих в арматорской пробирке.

У арматоров, Фил, сам знаешь, чуть ли не все натуральные проблемы решаются в непогрешимой технологической догматике Искусства-Техне. Разъем-папа обязательно со штырьком, разъем-мама непременно с дырочкой. Стыкуем их, подключаем, передаем упорядоченную значимую информацию, в том числе и генетического характера.

В беспорядочной натуре, чтобы осуществить передачу хромосомного набора одним-единственным сперматозоидом, их обычно требуется примерно 200 миллионов, транслируемых по коаксиальному семяпроводящему кабелю-пенису. Вот и вся любовь к двум помидорам. В середке — сплошь физика и никакой вам лирики полюбовного репродуктивного акта…

Филипп пристально всмотрелся в жену и спросил, казалось бы, не в тему:

— Настена, скажи-ка, почему ты физику и лирику сравниваешь? Вроде бы эти понятия не стыкуются, не в ту степь, то и другое не из одной и той же оперы.

Настя озадачилась:

— Не знаю, Фил… По-моему, это просто фигура речи в современном русском языке.

Вон, у моей матильды лирика — слово ругательное. Она ментов, налоговиков лириками обзывает. Лирики у нее и партнеры по бизнесу, кого ей удается стопудово напарить.

Но сама наизусть знает «Кобзаря» по-украински. По-русски — «Евгения Онегина» от первой строфы до последней.

В девятом классе я ее по книжке хитренько в разбивку проверяла. Как сейчас помню: ни разу моя несравненная бизнес-вумен не запнулась, физически шпарила пушкинскими стихами с любого места…

— В самом деле, лирической душевной натурой мою бизнес-тещу назвать трудно, — усмехнулся Филипп. — Она, скорее, хитроумствующий физик…

Я говорю в том смысле, какой вкладывали в это понятие участники газетно-журнальной дискуссии, развернувшейся в совковые времена в 60-х годах прошлого века. Мой блаженной памяти дед Хосе Бланко-Рейес те давние дебаты как-то вспоминал в разговоре с покойным родителем моим Олегом Ирнеевым.

Ты знаешь: я себя более-менее помню с полутора лет и могу практически все восстановить в оперативной памяти, хоть бы и в секулярной ипостаси, не прибегая к прорицанию истории.

Так вот, в 1993 году отец у деда значился безмозглым лириком. Хотя оба они были стопроцентными филологами.

Я немного поизучал сей филологический вопрос, когда стал неофитом, и мы с Пал Семенычем разбирали взаимоотношения духа и материи. Отчасти та мирская дискуссия о физиках и лириках соприкасалась с этой религиозно-философской дихотомией, затрагивала доисторическое обыденное секулярное противопоставление горячего сердца и холодного ума. Иначе говоря, она шла в мировоззренческой парадигме очень древней мнимой противоположности бессердечного разума и чувствительной души в человеческом сознании.