Ярое око

– То шо б тогдась? – Желтые, как речной песок, глаза Василия вновь залучились смехом. – Цыть, Савка! Зелен ты горох мне брехню заправлять! По совести да по нутрям выпороть бы тебя на городском майдане за таки «почтения» к старшим! Одна сучка брехат, а я дело гутарю. Мне с тобой, дураком, мутиться вовсе без надобности. Молчи да дозорь тут, коли охота!.. Ишь ты, гордыбака нашелся! А чаво одлел-то? Чаво?! Сам не знаш. Гляди-ка, ощерился, ровно я с его земляникой-ягодой одну перину делю… Эх ты, Сорока!..

Седоусый добытчик безнадежно махнул рукой, завернулся в хвостатый полог из волчьих шкур и улегся ногами к костровищу.

Теперь слышно стало, как сопят спящие, но богатырского, «нараспашку» храпа, который сотрясает стены на постоялых дворах, слышно не было… Оно и понятно: Дикая Степь с младых ногтей приучает людей не шуметь без нужды. А еще время от времени с тихим шипением осыпался, превращаясь в золу, догоравший сухарник…

Савка вздохнул свободно, когда наконец взялась тишина, но тут же и пожалел о сем… Уж больно тоскливо сделалось на душе. «Сиди тут, таращь глазюки во тьму, как сыч… да г'aчи²³ мочи в студеной росе…»

Он покрутил головой, глянул на небо. Месяц был чуть-чуть, на волос худее, чем вчера, но теперь он светил вовсю и никуда не нырял, не прятался…

«А всё один черт, на брезгу²⁴ хлябь посыпет… потому как в носу ровнехонько будто кто травинкой щекотит. Эт точно, – заключил Савка. – Взять хоть и то, как нонче хрустела трава под ногами. Да и по тому, как теперича от земли тянет сырью и холодом».

…Он снова обозрел залитую перламутровым, призрачным светом степь. Тишина. Поглядел на спящих вповалку товарищей, подле которых покоились мечи и колчаны. «Спят, сурки… напупились убоины. Ловят в сети заветные сны».

Рядом молчком лежал дядька Василий; его горбатый коршунячий нос торчал вертикально вверх, подсвеченный месяцем.

– Эй. – Сокольничий «на авось» торкнул коленом в плечо зверобоя и дыхом спросил: – Не спишь ли еще, кум?

Василий сторожливо прирассветил один глаз, но, все поняв, досадливо хрустнул под волчьим шкурьем мослаками пальцев и зло просипел:

– Нуть?.. Чего тебе, маета?

– Да погодь ворчать, Васелей Батькович! – Сорока уцепился за льняной рукав дядьки.

– Неча годить! Тебе, балабою, предлагали добром погутарить о том, о сем?.. Ты ж зубья скалил! Теперича – брысь! Дай поспать трошки, скоре вставать!

Василий вырвал руку, помолчал чуток и, сменяя гнев на милость, бросил:

– Чаво хотел-то, горе луковое?

Савка, обрадованный нежданным участием, с готовностью придвинулся ближе, перешел на придушенный доверительный шепот:

– А ты… слыхал ли шо… о татарах?

– А то! – Белки глаз зверобоя сыро блеснули в опаловой майской тьме. – Хто о них ноне не слыхивал, разве глухой?.. В Киеве вельми раззаров²⁵по сему поводу. Немой токмо не гутарит об энтом пришлом зверье… Бают-де, всю южную степь, до самого Хазарского моря²⁶, татары на дыбы подняли! Где ни пройдуть их кони – смерть распластывает крылья! И одна, значить, пепла в остатке от городищ!.. Ты вот послухай, малый. – Василий удобней устроился на шкуре, сунул кулак под голову. – Даве, когдась от Лукоморья²⁷, с Залозного шляху²⁸, пришли по Днепру струги заморских купцов, прибыли с ыми и два ветхих старца-странника. Я-сь был тады на пристани – Толкуне… Зело народишку собралось – шапке упасть негде, угу, воть крест…

– С этим понятно, кум… Дальше-то шо?

– Да погоди ты понужать, торопыга! Экий ты раздолбуша!

Дядька Василий, остребенившись, шворкнул горбатым носом и, выждав паузу, продолжил:

– Так вот, эти два странника, значить, э-э… спаси Господи, надули нам в уши страстей… Дескать, все половецкие станы нонче бегуть сломя голову с Дикого Поля… А за ними вослед гонится лютое, страхолюдного виду племя. Вот те безродные чужаки и есть, значить, «татаре»²⁹. Деды баяли: «Вид ихний наводит ужасть… Бород – нема, токмо у иных щепоть волос на губах и ланитах. Носы вмяты в скулы, и у кажного за спиной взлохмаченная коса, як у ведьмы».

– Неужто такие страшилы? – Савка недоверчиво округлил глаза.

– Да помолчи ты, глупеня! Говорят же тебе… От одновось только виду безбожной татарвы люди мруть, как мухи, и падають замертво. Вот так-то, брат-гаврик! Чужбинник дьявол, с длиннюшшей рукой – под церкву! А ты сидишь тут дураком на попонке, со скуки крутишь пух усов и сумлеваешси: «Неужто, дядя таки страшилы бывають?» То-то и оно… Бывають! Оне тебя, родственник, без чесноку и соли, вместе с поршнями³⁰ схрумкають и имечка не спросють.

– А не подавятся, суки? – Савка вспыхнул очами.

– Ты опять за свое?!

– Ладныть… молчу. Дальше давай.