Ярополк

Услышав притчу Христа из Евангелия,
о которой Лука повествует,
Не будем считать ее чем-то незначащим,
но с верою исследуем,
Кто эта женщина и что суть драхмы,
И что есть та драхма, которую она потеряла
И прилежно ищет, зажегши в светильнике свет
И подметя весь свой дом. Найдя же ее,
созывает соседок:
«Придите, со мною порадуйтесь, я нашла то,
что потеряла».
Ныне же мы помолимся Христу, глаголя:
«Господи, Ты освяти наши души, ибо Ты —
Свет, Жизнь и Воскресение».

Выслушав кондак, гости просили Баяна исполнить песнопения, какие он пел кагану Хазарии, а потом и языческие гимны.

Дуку Константина эти гимны взволновали. Говорил со страстью и гневом:

– Император Гонорий был прав, когда запретил римлянам носить штаны! Он не хотел, чтобы его соотечественники превращались в варваров, перенимая варварские обычаи, варварскую одежду и варварскую музыку… И все-таки… Я, кажется, знаю, почему князь Сфендослав развеял в прах Хазарию. Вы только что слышали музыку славян. Она у них молодая. Она напрягает мышцы и наполняет сердца мужеством и отвагой.

– Дядя, ты противоречишь сам себе! – заметил с улыбкой превосходства Калокир. – Гонорий запретил штаны, но в его время музыка была самая разная: древнегреческая, утонченная эллинская, собственно римская, музыка германских племен, музыка фракийцев, гуннов, скифов…

Спор увлек гостей. Вспомнили Платона. Великий философ полагал: для государства весьма опасно отказаться от музыки стыдливой и скромной.

Тотчас всплыло имя Аристотеля. Учитель Александра Македонского укорил Платона за допущение фригийского строя, изнеженного и сладкозвучного. Аристотель стоял на том, что для воспитания юношества всего полезнее дорийский строй, воинственный, суровый.

Радуясь возможности показать ученость перед сановными своими прихожанами, приходской священник процитировал по памяти Василия Кесарийского[97]:

– «Есть молва, что Пифагор, когда ему случилось быть среди пьяных гуляк, приказал флейтисту, предводителю пира, изменить напев и заиграть в дорийском ладе. Пирующих так отрезвила эта музыка, что они сбросили венки и со стыдом разошлись».

– Святые слова! – воскликнул дука. – Святые! Рим погубили не варвары, но всеобщая расслабленность. Чужая музыка задолго до падения столицы мира подменила нутро солдат и полководцев. Кожа у них оставалась римская, а нутро было чужое. Они не могли сжаться, как их прадеды. В них не гремела музыка походов и побед, по их жилам кровь пульсировала, повторяя сладкозвучия флейт, мешалась с множеством чужих музык, и все это было только шум. В хаос превратилась некогда грозная фаланга. Фалангой она была только с виду, а по сути своей – хаос. Ничто.

Спор затянулся. Наконец снова вспомнили о Баяне, спросили певца, знает ли он музыку каких-либо диких народов?

– А какие народы дикие?! – изумился отрок.

Все засмеялись, а Калокир сказал:

– Все остальные, кроме ромеев. Так думал Рим, и так теперь думает Византии… А скиф, который перед нами, как своим родным, владеет греческим и хазарским, успел уже латынь выучить. Ты можешь еще на каком-либо языке усладить наш просвещенный ромейский слух?

– Я знаю песню гузов. Они дикие?

– Несомненно! – воскликнул ехидный Калокир.

Баян запел песню о деве-лебеди, какую слышал в юрте приемного отца и молочной своей матери. Пел сначала на гузском языке, а потом по-гречески. Концовку песни он изменил.

Лебедь, получив свои перья, улетела неведомо куда, а несчастный супруг, не зная, как излечиться от тоски, отправился на поиски супруги. И взошел он на высокую гору, на белую вершину, засмотрелся на облака и на птиц, летавших далеко внизу, и закричал голосом боли и любви: «Где же ты, белая лебедь, жизнь моя?! Как эта высокая гора да заледенела от одиночества, так и я стыну на ветрах без тебя. Кровь перестает бежать по жилам, и быть мне ледяным столбом, и я благословляю смерть, ибо она избавит меня от тоски». И тогда среди облаков появилась вдруг огромная белая лебедь. Посадила своего суженого на спину, укрыла ласковыми перышками и полетела к солнцу. Дети лебеди и героя видели этот полет и смотрели, смотрели на отца и мать, пока они не слились с белым светом…

Слушатели растрогались. Насмешник Калокир вдруг пустился в рассуждения:

– У просвещенных ромеев таких песен нет, а вот у гузов, которых мы почитаем дикими, есть. Я чувствую, любви в сердцах у этих дикарей много больше, чем в нас, любящих пурпур и ладан.

Многие согласились с Калокиром, а вот Александра вдруг рассмеялась:

– Ты родом из Айкумены, из Тавриды. Твой Херсонес наполовину скифский, а наполовину хазарский. Ты ведь, я знаю, по-скифски говоришь, как Баян.