Ярополк

Святослав еще раз подбросил вверх серьгу, поймал, посмотрел Куре в глаза и быстро пошел из шатра вон.

Войско было уже на конях, добыча и полон отправлены вперед с вечера, под охраной Юнуса и гузов.

Ни Арпад, ни булгары, ни буртасы не посмели погнаться за Святославом.

Проходя через земли вятичей, князь руссов и славян задал им тот же вопрос, что и в начале похода:

– Кому дань платите?

Ему ответили, как и прежде:

– Хазарам, по шлягу от рала[63] даем.

Усмехнулся Святослав. Вятичи призадумались.

Они знали: русь побила буртасов, побила булгар, а каган-бек Арпад бегством спасся.

Удивил вятичей и сам Святослав. В поход шел, одет был как воин, из похода – такой же. Ни шелка на нем, ни золота! Если чего прибавилось: серьга в ухе. А убавилось – волос на голове. Обрил, одну чупрыну оставил. Усики над губой едва золотятся. Уж такой молодой князек, но ранний.

Молчание Киева

Снежинки являлись ниоткуда, кружились и улетали за Днепр в чистое поле.

Ни птичьего голоса, ни горластых перекличек веселых людей на торжище.

Город примолк, сидел на своих горах нахохлясь, объятый то ли дремой, то ли думой.

Великая княгиня Ольга покидала белый свет. Искусные врачи не могли понять, что с нею. Сходились в одном: нить жизни истончилась.

Ярополк просиживал у постели бабушки часами. Сделает сторожевой объезд и опять тут как тут. Иной раз, притомясь, засыпал, положа голову на край бабушкиной подушки. Бывало, что и крепко, но чаще по-воробьиному: закрыл глаза – открыл и уже выспался.

Лицо у бабушки было очень белое, величавое. Она не ласкала внука ни словом, ни взглядом, занятая мыслями о вечном.

Ей становилось все хуже и хуже, но она не прикусывала верхнюю губу, не было старушечьих морщинок в уголках рта. Значит, думала о хорошем.

Ярополк верил: бабушка знает тайну тайн, она умеет, чтоб все в княжестве делалось по ее. Но не за тайной приходил. Ему хотелось быть с бабушкой. Боялся, что забудет о нем и оставит, уйдет к пращурам.

– Что в поле? – спросила однажды Ольга, улыбнувшись глазами.

– В поле спокойно, – ответил Ярополк. – Чужих не видно, разбойники шалить не смеют.

– Ты молодец! – похвалила Ольга. – Ты с отроческих лет привил татям страх. За таким князем и сеятелям покойно, и пастухам…

Вдруг лицо у нее стало очень строгим.

– Ты молишься Господу?

Ярополк опустил глаза.

– Не молюсь, бабушка. Утром в поле спешу, а перед сном забываю.

Ольга вздохнула, перекрестилась.

– Пока жива, я молюсь за всех вас, но что будет… потом?

– Мы сегодня пили с дружиной воду из криницы. Я перекрестил воду, а гридни смеялись, – признался Ярополк.

– Тебе будет трудно после отца, – сказала Ольга печально. – Господи! Пошли мне долгих лет, чтоб уберечь святую правую веру на Русской земле. Господи, не оставь!

Прошло несколько дней, и однажды великая княгиня почувствовала: сердце бьется с перебоями. Приказала привести всех трех внуков. Волю княгини исполнили.

Стояли перед нею, вещей, мудрой, великой, три мальчика: Ярополку семь лет, Олегу шесть и почти столько же Владимиру.

У старшего лицо осунулось в тревоге за бабушку, за отца, за Киев. Олег глазами хлопает – ему страшно в затемненных покоях, его пугают иконы: святые глядят строго, куда ни отойди – видят. Ладаном пахнет. Запах сладкий, да уж очень тревожный. Владимир от братьев чуть в стороне, независимый, недоверчивый. Губы сложены плотно, глаза глядят в упор, ни перед кем не отведет взора, не уступит ни старому, ни малому.

«Вот кто – князь! – Сердце вознегодовало у вещей Ольги, как в былое время. – Ах ты, рабская кровь, а туда же!»

Заходила у княгини грудь, но врачей к себе не подпустила:

– Недосуг!

Подозвала отроков подойти ближе, к самой постели. Сказала:

– Ваш отец – великий князь стольного Киева Святослав – любит войну, а война не знает ни пощады, ни родства… Хочу, чтобы вы, братья, дали мне, своей бабке, крепкую клятву жить друг с другом в мире и в братском согласии. Готовы ли исполнить мою единственную волю?

– Готовы! – первым откликнулся Ярополк, но Ольга ждала.

– Готовы! – закивал головою, замертвел глазами Олег.

Владимир молчал.

– А ты? Желаешь ли ты мира и дружбы себе и братьям? – спросила Ольга, задохнувшись от раздражения.

– Я? Желаю. – Владимир смотрел в угол.

Священник Хрисогон дал знак немым слугам Ольги Киндею и Ларин. Поднесли к постели болящей большую икону «Спаса в Силах».

– Целуйте! – приказал Хрисогон.

Ярополк потянулся на носках и поцеловал Всевышнего в благословляющую руку.

– Перекрестись! – прошептал священник, поднося крест.

Ярополк торопливо перекрестился.

– Целуй! Целуй!

Поцеловал крест, поцеловал руку Хрисогона.

Олег тыкался выпяченными губками в икону, в крест, в руку священника, тараща синие глазки и, видимо, не очень-то понимая, зачем все это.

– Поцелуйтесь! – прошептал Хрисогон, подталкивая Ярополка и Олега друг к другу.

Поцеловались. Олег чмокал старшего брата так же старательно, с удовольствием, как и святыни.

Ольга перевела глаза на Владимира.

– А ты?! На мече, что ли, будешь клясться?

Принесли меч.

– Ну, говори! – потребовала Ольга.

– Они ничего не говорили. – Владимир ткнул рукою в сторону братьев.