Ярошенко

И так всегда. Мы слышим открытые речи Ярошенко, видим его столь же открытые поступки, знаем его ясную (даже прямолинейную) позицию в Товариществе, которая определяла его отношение к отдельным товарищам, нам известны даже некоторые стороны его семейной жизни, и все-таки нам не хватает какой-то важной ниточки, чтобы размотать клубок до конца, до сердцевины, недостает всего того, чему пристал эпитет «личный» — «личные соображения», «личные пристрастия», «личные интересы», «личная жизнь». Едва ли не все личное применительно к Ярошенко известно нам как общественное, и даже его семейная жизнь предстает перед нами лишь в ее общественной значимости.

Такой взгляд на Ярошенко свойствен не только нам, потомкам, но и современникам художника, людям, близко его знавшим.

Это тонко отметил Н. Рерих. «Интересна и внутренняя жизнь Николая Александровича, его честные, прямые взгляды и убеждения, — писал он. — Но копаться в них неудобно, зная, как держал он себя в стороне от постороннего глаза, так что даже многие внешние проявления его частной жизни оставались незаметными для сравнительно хорошо знавших его людей».

Рерих рассказывал, что в рисовальной школе Общества поощрения художников, которую достаточно долго посещал Ярошенко, мало кто знал его имя; его называли просто — «артиллерийский офицер».

Вместе с тем, отданный девятилетним мальчиком в кадетский корпус, Ярошенко тридцать семь лет провел на действительной военной службе, занимал весьма солидные должности, выполнял важные поручения начальства, в тридцать один год стал полковником, вышел в запас генерал-майором, но современники почти ничего не знали о служебной его деятельности, кроме того, что он был артиллерийским офицером.

Если бы не коллективные фотографии передвижников, на которых Ярошенко тотчас выделяется военным мундиром, если бы не привычные упоминания о нем мемуаристов как о человеке в мундире, если бы не две-три подробности о военной службе Ярошенко, сообщенные после его смерти вдовой, если бы не «Послужной список полковника Ярошенко», сохранившийся в бумагах историка искусства Собко среди материалов для «Словаря русских художников», нынешние исследователи могли бы вообще ничего не узнать о тридцати семи годах (из пятидесяти двух прожитых) военной службы Ярошенко. Следы ее совершенно затерялись в необозримых архивах военного ведомства.

Военная служба — факт личной, или, по слову Рериха, частной, жизни Ярошенко; подробности этой жизни остались неизвестны современникам, друзьям — будущим мемуаристам.

Ярошенко смолоду сделал выбор: для себя, для общества, для России он был художником.

До нас не дошли суждения Ярошенко о собственных его работах. Он не считал нужным рассказывать наперед, какую затевает картину, и точно так же не считал нужным объяснять то, что им было создано. Вокруг его картин вспыхивали острые споры, он в них не участвовал.

Крамской писал: «Художник, как гражданин и человек, принадлежа к известному времени, непременно что-нибудь любити что-нибудь ненавидит…Любовь и ненависть не суть логические выводы, а чувства. Ему остается только быть искренним, чтобы быть тенденциозным».

Ярошенко высказывался в своих произведениях прямо и открыто.

Искренность его в словах и поступках, казавшаяся иным чрезмерной, не оставляла художника и за мольбертом.

В спорах вокруг картин Ярошенко самое частое слово — «тенденциозность».

Рерих, предостерегая от вмешательства постороннего глаза во внутреннюю жизнь Ярошенко, советовал обратиться к его созданиям: «Художественная же деятельность его — на глазах у всех».

ЧТО ЗАПИШЕТСЯ В ИСТОРИЮ

Дождливое лето на Сиверской

26 августа 1874 года Крамской писал Савицкому: «Жил со мной здесь один месяц Ярошенко Николай Александрович; Вы знаете, офицер, уехал уже полтора месяца в Киев, а парень хороший».

Кажется, это первое упоминание о Ярошенко в среде «большого искусства».

Ровно через полгода в русское искусство придет художник Ярошенко: первые его картины появятся на Четвертой передвижной выставке.

Летом 1874 года Крамской снимал дачу под Петербургом, на станции Сиверская Варшавской железной дороги. «Жил со мной здесь» — это на Сиверской.

Знаменательно разъяснение — «Вы знаете, офицер»: художника Ярошенко художник Савицкий может и не знать, а офицера, который часто бывает среди художников, должен помнить (военный мундир приметен!).

«Парень хороший» — итог, подведенный Крамским прожитому вместе месяцу. В судьбе Ярошенко месяц важный, поворотный; но и для Крамского месяц, наверно, дорогой, — в его письме к Савицкому за приведенными строками следует: «Я было привык, да потом так скверно стало, что хоть плачь…»

Если бы не эти скудные строки, мы, наверно, и вовсе бы не узнали о месяце, проведенном Ярошенко на Сиверской, вблизи Крамского. Теперь же из переписки Крамского, из других документов эпохи выбираем сведения о характерных приметах лета 1874 года, о событиях, которые волновали художников, с тем, чтобы вывести значение этого лета для Ярошенко.