Ярошенко

Спустя годы, десятилетия понятия «прогрессивный лагерь», «либеральный образ мыслей» покажутся нечеткими, расплывчатыми, а нетерпимость к инакомыслию в кружке «субботников» чрезмерной и узкой. Но в глухую пору, когда сон и мгла царили в сердцах, когда ломберный стол, графинчик, пустая болтовня скрепляли компании, когда предательство становилось «порядком вещей», когда, по метким и страшным словам современника, «одна личная порядочность, честность, независимость убеждений, даже простая идейность в жизни человека очень часто могла являться тяжким обвинением и уликой», — как нужно, необходимо было в такую пору иметь кружок своих.

О «Мечтателе»

«Он мне не очень понравился, — писал Ярошенко в восьмидесятые годы об одном из прежних знакомых. — Чересчур он мне показался человеком практическим и уж без малейших следов идеализма».

«Идеализм» здесь — не приверженность определенному философскому направлению, а неутраченная вера в идеалы.

На Передвижной выставке 1892 года Ярошенко покажет картину «Мечтатель»: пожилой человек задремал за письменным столом, стол завален бумагами и книгами, на лице человека счастливая улыбка — усталость победила его после многих часов напряженной и желанной работы; молодая женщина вошла в комнату и, стоя у двери, добро и нежно смотрит на спящего. Важная подробность — телескоп, справа от ученого, на возвышении. Человек не утратил идеалов, он мечтает, он видит дальние миры. Счастье — дело делать, счастье — мечтать, заглядывать в будущее.

Подготовительные наброски и эскизы подсказывают, что прототипами героев картины были Менделеевы — Дмитрий Иванович и его молодая жена, Анна Ивановна.

Репин скажет о картине, что она «швах во всех отношениях»: «Ярошенки „Мечтатель“ — слабая вещь, безвкусна, не художественна», — подтвердит он в письме к Третьякову первое впечатление.

Стасову «Мечтатель» тоже не понравится, но тему он назовет «в высшей степени превосходной и благородной».

В печати картину будут ругать почти единодушно.

И все же «Мечтатель» найдет защитников, и сильных защитников, — одного тотчас, как только картина будет показана на выставке, другого — много лет спустя. Без сомнения, оба эти защитника видели недостатки картины (и, наверное, существенные) и в фигурах, и в композиции, и в цвете, но все недостатки художества искупались для них содержанием и — что всего важнее — содержанием, созвучным времени.

«Мечтатель — это старый идеалист… — объяснял картину неизменный посетитель „суббот“ писатель Эртель. — Что за дело, если жизнь с ее меркантильными заботами проходит мимо него!» (строки Эртеля почти дословно повторяют, только «от противного», то, что писал Ярошенко о человеке, утратившем былой идеализм).

А полвека спустя картина предстанет «поэтически задуманной» и написанной с «истинным чувством» в воспоминаниях другого «субботнего» гостя — Нестерова: перед мечтателем «проходят, как чудные видения, его темы, такие дорогие, совершенные, необходимые. В дверь входит озабоченная жена, видит своего друга таким радостным, счастливым… Увы! Лишь во сне!..»

Мечтать, верить, держаться идеалов — стремление, душевная потребность тех, кто появлялся по субботам в квартире на Сергиевской.

«Такие времена позорные не вечны.
Проходит ночь. Встает заря на небесах…»

«Только теперь, когда восьмидесятые годы стали уже историей, можно во всей полноте оценить то огромное значение кружка Ярошенко, которое он имел для серой, тусклой, глухой и нудной современности», — подводила итог своим воспоминаниям о «субботах» Стефания Караскевич.

И уже после революции, в феврале 1918 года, один из гостей «суббот» написал о них, пожалуй, наиболее обобщенно: «Школа передвижников, порожденная русской общественностью, была тесно связана с нею, и поэтому беседы на собраниях у Ярошенко часто переходили с академических тем на общественные. Горячо обсуждались вопросы текущей жизни… А за гостеприимным столом, которым кончались эти собрания, носившие иногда очень серьезный характер, начиналось искреннее и неподдельное веселье… И бесконечно приятно бывало общение с этим кружком людей, бесспорно талантливых, людей, горевших любовью к искусству и живым интересом к родной им общественной жизни».

Молодое. Студент

В споре старого и молодого, который Ярошенко неудачно запечатлел на полотне и который ежедневно, ежечасно, не затухая, ожесточенно происходил в жизни, сам художник держал сторону молодого. И тут не то главное, что Ярошенко (особенно в восьмидесятые годы) видится постоянно окруженным молодежью — в доме, в мастерской, на выставках, на его холстах этих лет студенты, гимназисты, курсистки; главное, что Ярошенко — не снисходительно приветствующий молодое «старый», что он сам — «молодой».