Ярослав Домбровский

Поднявшись по широким ступеням главного входа, мы попадаем в вестибюль, где слева расположена комната дежурного по корпусу офицера, а справа — швейцарская. Двигаясь дальше, оказываемся в длинном коридоре, на противоположной стороне которого, прямо против вестибюля, расположены цейхгаузы, управа от них — несколько классных комнат, а слева — учительская, буфет, кухня и кладовая, В левом конце коридора располагались с одной стороны гимнастический и танцевальный залы, а с другой — столовая, корпусной музей, библиотека и физический кабинет. Правое крыло первого этажа занимали рекреационный зал и спальня гренадерской роты с умывальной и так называемым резервом, занятым шкафами для редко используемых вещей. Во втором этаже над цейхгаузами располагалась корпусная церковь, над библиотекой — читальня, а все остальное место занимали классы, спальни, умывальные и резервы: в правом крыле 1-й, а в левом — 2-й мушкетерской роты. На третьем этаже все левое крыло занимал лазарет, а в правом располагалась та самая неранжированная рота, в которой вместе со всеми самыми младшими воспитанниками оказался Домбровский.

Служба в царской армии, нелегкая во все времена, была особенно тяжелой в николаевскую эпоху. Николай I, начавший свое царствование с беспощадной расправы над декабристами и правивший страной на протяжении трех десятилетий, установил в армии жестокую палочную дисциплину. Вкус к ней будущим офицерам начинали прививать с самых первых шагов их на военном поприще. В Брестском кадетском корпусе режим был тяжелее обычного, а офицеры и преподаватели чаще, чем в других местах, применяли розги. Это объяснялось тем, что три четверти воспитанников корпуса имели польское происхождение, а каждого поляка царские власти считали «мятежником», даже когда имели дело о ребенком.

Домбровскому пришлось убедиться в этом очень скоро и, если можно так выразиться, на самом высоком уровне. Через несколько дней после его приезда в Брест корпус посетил проездом сам царь. В длинной шеренге воспитанников неранжированной роты он обратил внимание на смышленое лицо одного из стоявших на левом фланге мальчиков, которому в спешке забыли остричь светлые вьющиеся волосы. Царь остановился, поднял его на руки и спросил о фамилии и происхождении. Услышанные в ответ слова: «Домбровский, поляк», вызвали у Николая I вспышку гнева; он резко опустил маленького кадета на пол, тот ушибся и потерял сознание. Случай этот описан в воспоминаниях жены Домбровского. По ее словам, происшедшее запечатлелось в памяти Ярослава на всю жизнь. «…Было это, — пишет она, — первым зерном ненависти ко всякому насилию; зерно начало развиваться значительно позднее».

За первым «зерном» последовали десятки других. Изнуряющая зубрежка, бездушная муштра и разнообразнейшие, в том числе телесные, наказания постепенно делали свое дело. Многие из воспитанников, сломленные духовно, превращались в недалеких, но послушных, ни над чем не задумывающихся слуг царизма. Зато других, говоря словами Огарева, «узкое, тупое, нечеловеческое воспитание домучило до понимания свободы». Так было с Домбровским. Он не получил отвращения к ученью и военному делу и не потерял вкуса к дисциплине как таковой, но возненавидел николаевские порядки в армии и очень хорошо почувствовал цену свободе.

Приказы и журналы воспитательного комитета Брестского кадетского корпуса за 40-е и 50-е годы прошлого века пестрят фамилиями воспитанников, подвергшихся наказаниям за детские шалости, за леность в занятиях, за неопрятность, непослушание, курение, драки, за грубость по отношению к товарищам, учителям, воспитателям, за многие другие проступки. Наказания тщательно учитывались, о них ежемесячно доносили в Петербург, и один из великих князей, ведавший военно-учебными заведениями, нередко сам интересовался деталями проступка, давал свои рекомендации относительно наказания. Так, в 1850 году сверстники Домбровского воспитанники Гаврилов и Повало-Швейковский нарисовали на классной доске карикатуру, изображавшую нелюбимого кадетами преподавателя немецкого языка Ланкенау, за что первый получил двое суток ареста «в уединенной комнате» (то есть в самом обычном карцере), а второй — 20 ударов розгами. Вскоре после сообщения об этом из Петербурга поступил запрос о том, что именно нарисовали наказанные. Директор корпуса генерал Гедьмерсен собственноручно подготовил секретное донесение: рисунок изображал преподавателя «довольно похоже», но «в карикатурно-смешном виде», «с большим носом, с огромной бородавкой на левом ухе (у господина Ланкенау действительно довольно большой нос и небольшая бородавка), с кривыми ногами и в пальто с поднятым до ушей воротником». Взвесив полученные сведения, петербургское начальство на этот раз признало наказание правильным. Но бывали случаи, когда великий князь или начальник его штаба высказывали свое несогласие, причем чаще всего наказание признавалось ими слишком мягким.