Ярослав Галан

«Выполняя упомянутое указание Кейтеля и Йодля, — показал Штольце, — я связался с находившимися на службе германской разведки украинскими националистами и другими участниками националистических фашистских группировок, которых привлек для выполнения поставленных выше задач. В частности, мною было дано указание руководителям украинских националистов германским агентам Мельнику (кличка „Консул первый“) и Бандере организовать сразу же после нападения Германии на Советский Союз провокационные выступления на Украине…»

Перед нападением Гитлера на католическую Польшу, еще в 1938 году, Иван Гриньох был уже в составе ближайшего окружения Шептицкого. Галаи вначале удивился — почему это, выражаясь языком святоюрских аборигенов, Гриньоха «перенесли» из Галича во Львов и он поселился под боком у Шептицкого, на площади святого Юра. Галан знал, что Иван Гриньох был одной из самых влиятельных фигур среди приближенных митрополита Шептицкого. Когда в апреле 1941 года ОУН по поручению абвера приступила к созданию диверсионно-террористического батальона «Нахтигаль», националист Роман Шухевич через своих родственников, проживавших тогда во Львове, сообщил об этом «князю церкви» и попросил его откомандировать в батальон одного из самых надежных своих воспитанников. Митрополит Шептицкий понял, что батальон создается по договоренности руководителя ОУН Степана Бандеры с немецкой разведкой. Бандеру митрополит знал лично: ведь подчиненный ему священник Андрей Бандера, заведующий парафией в Тростянце, близ Старого Угринова, был отцом этого отпетого террориста. В такую «фирму» надо послать кого-либо побойчее и посмекалистее из приближенных ему священников. Взгляд «князя церкви» падает на молодого доктора богословия, референта консистории и заместителя профессора духовной академии Ивана Гриньоха.

Воистину работа Галана над памфлетами напоминала работу судебного следователя. Ему нужно было выявить все связи, все нити, все причины и следствия сложнейшей закулисной борьбы ОУН и святоюрских отцов.

Небезопасной была борьба Галана. Гремели по ночам выстрелы. Оуновцы не сложили оружия.

Галан во львовской областной газете «Вильна Украина» 1 марта 1940 года печатает памфлет «Рыцари насилия и измены». В этом памфлете Галан срывает маски со «своих» и «чужих» националистов, рьяно сотрудничавших с полуфашистским правительством Пилсудского и обманывавших народ с трибуны Польского сейма.

Выводя перед читателем целую серию украинских буржуазных националистов, Галан не только поставил им социальный диагноз, но еще в 1940 году предугадал дальнейший путь их предательства, авантюр и торговли интересами украинского народа. Поименованные в памфлете Галана Василь Мудрый, Дмитро Левицкий, Степан Баран, Остап Луцкий, Степан Скрипник, таскавшие некогда на плечах с криками «многая лета» самодура-палача Славу-Складковского — премьер-министра панской Польши, накануне гитлеровского вторжения активно сотрудничали с абвером и охотно подписались под «воззванием объединения», составленным вожаком националистических бандитов Степаном Бандерой. Очень скоро жизнь показала, как отчетливо видел Галан противника: ворвавшись в годы оккупации на украинскую землю, они были верными прислужниками оккупантов и не гнушались выполнять их самые кровавые поручения.

«Люди без родины» — так назвал всех этих предателей Галан в памфлете, написанном под одноименным названием уже несколько позже, в декабре 1942 года, в Москве.

Годы скитаний и тюрьмы давали себя знать. Здоровье Галана ухудшалось, и по настоянию друзей он в 1941 году уезжает в Крым и отдыхает в Коктебеле.

Долго сидел он в домике Максимилиана Волошина, слушая рассказ о талантливом русском поэте. Там он узнал и его стихи. Особенно часто вспоминал он, глядя, как в голубой дымке вечера гаснет вершина Карадага, эти строки Волошина:

Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О Киммерии дивная страна,
Заключена и преображена…
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива:
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в строфах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Обрывающийся к морю хребет действительно был похож на профиль Волошина.