Ярослав Мудрый

— Верно, друже. Болото хоть и велико, но его можно объехать. Там, глядишь, и на зверя угодим.

— Да уж вечор близко, князь. В лесу бы не заночевать? — сторожко кашлянул в курчавую бородку меченоша.

— Не велика беда, Заботка. Не зима! В обход, други! — беззаботно воскликнул Ярослав и тронул коня вдоль трясины.

— Дозволь мне спереди ехать, князь. Места мшистые, обманчивые. Можно так ухнуть, что мать сыра земля вместе с лошадью проглотит, — сказал Могутка.

— У меня конь чуткий. Умник! И все же езжай впереди, если хочешь.

Болото объехали благополучно, и вскоре кони уже ступали по тверди. А еще саженей через двести перед охотниками открылась большая поляна, окаймленная белоногими березами.

Но не роща привлекла внимание путников. На поляне оказались три постройки: довольно просторная, года четыре назад срубленная изба, баня и колодец с журавлем.

— Да кто ж здесь укрылся? — недоуменно глянул на князя Заботка.

— От полюдья кто-то сбежал, — предположил Могутка.

«А моего нового дружинника не только Бог силой наградил, но и разумом», — подумалось Ярославу.

Он перевел взгляд на Заботку и молвил:

— А ты сказывал не наш день. Беглых людей выявили.

Однако слова князя не были жесткими. Дело не такое уж и редкое: из ростовских весей тоже порой уходили в глухие леса смерды.

Из избы вышел пожилой мужик в домотканой рубахе и, увидев перед собой дружинников, остолбенел. Лицо его побледнело, простоволосая голова понурилась. Всё! Конец тебе пришел, Прошка. Сыскали-таки тебя вои князя Владимира. Теперь лиха не избыть… А может, чего приврать?

— Как тебя кличут, и как ты здесь очутился? — спросил Ярослав.

— Прошкой его кличут, князь Ярослав Владимирыч, — молвил степенный дружинник Озарка, кой когда-то охотился на вепря с князем Владимиром, угодившим в селище Оленевку, где великий князь столкнулся с юной девой необычайной красоты. Дева сумела одурачить князя и где-то скрыться.

Владимир Святославич вернулся в Киев, но дева не давала ему покоя, и он позвал Добрыню Никитича.

— Поезжай в Оленевку и привези Прошкину дочь.

Но Березиня как в воду канула.

Прошка после слов дружинника и вовсе головой поник. Тот обо всем ведает, молодого князя не проманешь.

— Прошкой меня кличут, князь. Воин твой правду говорит.

— Рассказывай, и дабы всё без утайки.

— Да уж куды теперь денешься.

И Прошка, понимая, что выкрутиться ему уже не выдастся, обо всем князю поведал.

В конце своего рассказа робость его исчезла. Слова стали осуждающими:

— Да разве так можно князю Владимиру поступать? Мы люди вольные, и дочь моя ему не рабыня. Аль я не прав, князь Ярослав?

«Сей мужик, несомненно, прав, — подумал Ярослав. — Отец не должен силой отбирать у него дочь. Древние устои того не позволяют. Блудливость отца переходит все пределы… И всё же надо как-то обелить великого князя».

— Ты вот что, Прохор. Четыре года миновало. Владимир Святославич давно уже забыл про твою дочь. На охоте он был во хмелю, вот его и занесло. Ты уж не серчай на отца моего. Добро?

Мужик опешил: не ожидал от сына великого князя таких простительных слов.

— Дык, — только и нашелся, что ответить Прошка.

— А, кстати, дома ли дочь твоя?

— С матерью по лесу бродят. По грибы ушли.

Ярослав глянул на тихое, безоблачное небо и вздохнул: огнистое закатное солнце уже завалилось за макушки берез. Еще час — и в лесу станет совсем темно.

— Заночевать не пустишь, Прохор?

— Дык… Завсегда милости просим. Только снедь у меня простецкая. Коль избенкой моей не погнушаетесь, заходите гостюшки дорогие. А я покуда за Устиньей и дочкой сбегаю.

— Чай, сами придут, — молвил Заботка.

— Не придут, мил человек. Березиня как увидит коней — в лесу запрячется. Сам леший ее не отыщет. Заподозрит, что за ней приехали… Я скоро, князь Ярослав, они тут где-то недалече.

Прошка побежал в березовую рощу, а князь приказал воям достать из седельных подсумков перевязи и стреножить коней.

— Оголодали. Травы здесь сочные.

Вскоре из рощи вышли пожилая женщина и девушка, предводимые Прошкой. Он что-то негромко говорил, показывая рукой на дружинников. Женщины подходили к избе робко и неуверенно, чувствовалось, что они напуганы появлением на их заимке чужих людей.

И Устинья, и Березиня держали в руках лубяные кузовки, заполненные белыми грибами.

Женщины подошли к крыльцу избы, подле коей стоял князь, и поклонились.

Ярослав невольно залюбовался белокурой, голубоглазой девушкой. Она и впрямь оказалась необыкновенной красавицей, как рассказывал дружинник Озарко.

Видя неспокойные, встревоженные лица обитательниц заимки, князь Ярослав миролюбиво произнес:

— Да вы не опасайтесь. Ничего худого мы вам не сделаем. Заночуем — и вспять на Киев тронемся.

— Ну, коль так, в избу заходите. Поснедайте, что Макошь послала, — вновь поклонилась Устинья.

Порфишка толкнул супругу в бок: нельзя-де при крещеных людях языческих богов поминать, а Ярослав, в который уже раз, подумал:

«Тысячи лет славяне верили в своих богов и божков, и никакими христианскими речами их не переубедишь, особенно смердов в селищах».