Ярослав Мудрый

Как можно догадываться, основную опасность для него представляли Ярослав и Борис. Оба располагали значительными военными силами - то есть как раз тем, чего пока не доставало самому Святополку. Напомним, что Ярослав до времени пребывал в полном неведении относительно того, что происходило в Киеве. Святополку следовало воспользоваться этим и прежде всего не допустить объединения его с Борисом или другими братьями. Как следует из источников, он попытался и дальше сохранить в тайне отцовскую смерть, на время ограничив или вовсе запретив выезд из Киева7 Но если в отношении Ярослава эта мера могла сработать, то Борис находился слишком близко к месту событий и неизбежно должен был узнать о случившемся.

Установить полную информационную блокаду Святополк, конечно, не удалось. Уже вскоре некие доброхоты поспешили к Борису, возвращавшемуся из печенежского похода, и известили его об отцовской смерти, а затем и о злых намерениях Святополка. Несколько позже, уже после гибели Бориса, тайный гонец от Предславы сумел достичь и Новгорода. Но для многих других отдаленных русских земель все происшедшее оставалось в тайне.

Между тем Борис во главе отцовской дружины приближался к Киеву. По свидетельству Нестора, может быть, несколько преувеличенному, под рукой у него находилось до восьми тысяч человек, отлично вооруженных и полностью подготовленных к ведению войны8. Эта была внушительная рать, с помощью которой он, несомненно, мог бы занять Киев и вытеснить оттуда или даже захватить в плен Святополка. Нужны были решительные действия, но Борис, в отличие от Святополка, оказался не готов к ним. Вместо того чтобы немедленно двинуться к Киеву, к чему и призывала его дружина, он остановился на дальних подступах к стольному городу, на реке Альте, притоке Трубежа (являющегося, в свою очередь, притоком Днепра), недалеко от города Переславля. В сам город, однако, Борис не вошел.

Эта медлительность дорого обошлась Борису и по существу обрекла его на поражение и гибель. Ибо в глазах большинства своих поданных он проявил слабость - непростительную и гибельную для князя. Почему так произошло? Почему он не использовал выгоды своего положения для достижения победы? Ответ на эти вопросы, к сожалению, дать уже невозможно.

Жития святых братьев с самого начала изображают Бориса в ореоле мученика и подвижника. Узнав о смерти отца, он и не думает о какой бы то ни было борьбе за власть, но лишь предается горести и скорби, которые, конечно же, понятны нам, ибо мы знаем о его горячей любви к отцу и горячей любви отца к нему. «И яко услышал святый Борис (об отцовской смерти. - А. К.), начал телом утерпевати (слабеть. - А. К), и лицо его все слез исполнился, и слезами разлившаяся, и не мог говорить… "Увы мне, свет очей моих… Увы мне, отче и господине мой! К кому прибегну, к кому воззрю?!"… "Увы мне, как же зашло ты, солнце мое, а меня и не было рядом? Если бы был, сам бы, своими руками, честное тело твое убрал и гробу предал. Но не я нес доблестное тело твое, не сподоблен был целовать добролепных седин твоих…"» Он будто предчувствует готовность брата убить его - и заранее смиряется со своей участью.

Здесь, на Альтинском поле, и произошло событие, решившее исход его противоборства со Святополком. Дружина покинула Бориса. Летопись и княжеские жития объясняют этот разрыв отказом Бориса «искать» отцовского княжения. Когда он раскинул шатры свои на Альте, рассказывает летописец, воины сказали ему: «Вот, дружина у тебя отча и воины; пойди, сядь в Киеве, на столе отчем». И отвечал Борис им: «Не стану я поднимать руку на брата своего старейшего. Если умер отец мой, то сей (Святополк. - А. К) будет мне вместо отца». «И услышав это, разошлись воины от него; Борис же остался с одними отроками своими».

Нам нелегко сегодня объяснить эту покорность ростовского князя, как нелегко и ответить на вопрос: была ли эта покорность на самом деле, или древний биограф изображает Бориса таким, каким, по его мнению, должно представать пред своими врагами князю-мученику, пользуясь при этом привычными образами, заимствованными из агиографической литературы (в частности, из Жития чешского князя-мученика Вячеслава, известного на Руси; влияние этого памятника, по мнению исследователей, сильно ощущается в «Сказании о Борисе и Глебе»9). Во всяком случае, было бы неверно видеть в действиях Бориса лишь проявление слабости или робости. Наверное, дело в ином. Борис, может быть, и готов был занять киевский престол - но лишь по прямому волеизъявлению Владимира или киевлян. Случилось иначе - и он не осмеливался вмешиваться в ход событий, ибо увидел в утверждении Святополка на Престоле изъявление уже свершившейся Божьей воли. «Благословен Бог! Не отойду, не отбегу от места сего, не стану противиться брату моему старейшему, но как угодно Богу, так и будет!» Эти слова вкладывает в уста святому Борису диакон Нестор, и хотя Борис едва ли мог отстаивать принцип старейшинства (еще не утвердившийся к тому времени на Руси), для средневекового книжника они с избытком объясняют его подвиг.