Ярослава. Знахарка (СИ)

Она бросила короткий взгляд на тощее тело, замотанное в белую холстину. Через годину за ним придут. Унесут на капище, засыплют землей и разойдутся по домам, позабыв о поминальной вечере.

И ей поспеть бы…

Красная нитка сплеталась с синей. А знахарка все читала слово. Раз за разом. Узелок за узелком. Наговором, приказом, заклятьем питала жгущую пальцы нить. И та сверкала, впитывая ворожбу. Вспыхивала, кололась.

Рвалась на волю. Вилась, словно бы живая.

И тяжко было знахарке удержать такую мощь. Пальцы схватила судорога, а старуха наклонилась к наузу, укрыв его телом. Выждала. А как пальцы снова стали гореть – продолжила.

Красная нить – обещание жизни младенцу.

Синяя – чтоб удержать сухие листья ольхи, дерева покойницы родового.

И желтая. Как птица, что реет на флаге чужачки-Мары…

Ярослава заворошилась в люльке, но Крайя не двинулась. Уж коль и поплачет маленько – только легкие раздышит. Да науз прерывать нельзя – сила остановится, войдет в сырую землю. А ей бы сберечь Мару даже там, в лесах Симаргла.

Старая знахарка на миг закрыла глаза. Долго она пыталась воззвать к былому дару, молила небесную матку, судьбоносную Макошь, о девке. Да впусте. Не слыхала теперь ее небожительница, не откликалась на зов. Один только Симаргл – Хозяин Туманного Леса – провожатый мертвых душ, мог чуять зов таких, как она. Да что Симаргл? Никогда он не отпустит душу, по которую пришел. Не отдаст еще пылающее жизнью сердце Пряхе, чтоб та нитки в полотне судьбы перепряла.

Оттого Крайя и плела науз, повязывая одно волоконце поверх другого.

Мощный оберег не сломать – сила в нем огромная, не чета другим.

Да только как прознает храмовник, что она к старым богам взывает, прозовет ведьмою. Вон и так волком на нее глядит. Все ждет, когда та оступится. Крайя усмехнулась. Уж коль оступится – и ему не жить. И рука не дрогнет перед этим куском вонючего мяса, что возомнил себя выше других. Поклоны в землю шлет, песнопениями храм наполняя… Крайя сморщилась. Душу-то этим не излечишь, коль слова не от сердца идут.

И ведь есть в селе те, у кого слова святыми выходят. Тот же дядька Казимир. Он-де служил в храме, пока с воеводою спора не начал.

Верно служил, исправно.

И песнопения его не просто воздух сотрясали – до нутрей пронизывали. А люд прислушивался к речам его. Однако ж что чистота речей, когда человек неугоден воеводству?

Вот и Казимиру бы промолчать, оставив в покое что самого воеводу, что сына его, старым обычаем из родного дома изгнанного…

А за мальцом и самого Казимира погнали – из храма.

И теперь вот головою всему – Богослав, человек серый, если не сказать темный. Низкий, гнусный…

Крайя едва удержалась, чтоб не разорвать слово святое, питавшее пальцы. Готовый науз грел руки.

Старуха улыбнулась.

Верный признак – тепло. Да покалывание еще. Коль почуешь их от наговоренных ниток – знай, слово твое дошло до богов. А уж они не подведут. В Небесных Чертогах помнят о долге.

Крючковатые пальцы легко раскрутили посмертину, коей укутали покойницу, и, приподняв тяжелую голову, обвязали вокруг шеи оберег.

Так-то…

Только тогда Крайя устало села на лавку, прислонив спину к остывающей печи.

Не уберегла девку. Не смогла. И ведь сердце надрывно выло, предвещая беду. А она все верила, дура старая, что сможет переломить начертанное.

Хотя начертанное ли? Сложись судьба Мары другим образом, лежала бы она в это утро на столе?

Крайя задумалась.

И ведь спаслась девка от черного взора, от которого бежала, и все одно – померла. Знахарка вскочила. Может…

Нет, такому не бывать! Уж почуяла бы она – не дитя. Да и чутье еще не подводило ни разу.

А только цепь из звеньев беды продолжала складываться. От кого бежала Мара? От чего?

Крайя не знала. Не говорила ей девка. Но и этим молчаньем сообщала пожившей бабе многое. Понимала та: сила не человечья шла по стопам несчастной. Только ведь молодица успокаивала: мол, полноте, матка, не печалься.

И когда Крайя нашла в лесу Черную Гниль, ползущую от Чертовой Ямы, думала – почудилось. Откуда взяться в этих местах такой напасти? Ведь одна только тварь может такое пустить…

Знахарка замотала головой, припоминая другое.

Вспомнила, как Мара по осени за грибами ушла. И уж вечереть стало, а ее все нет. Да и брюхо уж нос подпирало. Крайя взбеленилась поначалу: не хватало еще темнотой непослушную девку в лесу искать. Мало ей пересудов, так еще и дитя вздумала сгубить, глупая.

И знахарка бросилась вон из избы.

Петляла, искала. Бродила по нахоженным тропкам – а лес словно бы чужой. Молчит, не отзывается на слово. Только заунывно шелестит пожухлой листвой: мол, что с меня, старого, взять?

И Крайя поняла: беда приключилась с Марой. Не придет девка, коль не помочь. А где ж искать ее?

Вернулись они тогда под первые крики петухов.

Знахарка так и не смогла вылечить рану, оставленную клыками зверя. А беленица уж и в тело вошла, кормясь жизнью Мары. Заблудшая душа всегда голодна. Не наедается ничем, сколько ни съест. И если б не она, старая, не выжить бы девке.

Отпаивала тогда отварами целебными, наговорами тело увещевала да нитью края порванные шила. Спасла в тот раз.