Ярость

– Всё будет в порядке, – уверил я. – И с водителем, и со мной… со всеми. Главное – верить.

Я встал и направился к двери. Пожелал им спокойной ночи и мысленно произнёс то же самое самому себе. Мне очень хотелось уснуть крепко-накрепко. Чтобы проверить каково там – в глубокой черноте.

Михаил подготовил оборудование. Несколько дней он ходил мрачный, на вопросы отвечал только "да" или "нет" и порвал (кажется) отношения с Ингрид. Если, конечно, у них были отношения.

Со мной он разговаривал только однажды, сказал, что наша затея ему не нравится, но он нас поддерживает: "Потому что я не могу придумать ничего лучшего". Я потрепал его по плечу и подумал, что этот глухой Бетховен никогда не придумает ничего лучшего. Он не умеет этого делать.

Мишка протянул мне кругляшек размером с пятирублёвую монету, сказал, что вставил сканер в металлическую оболочку: "Для надёжности". Из "монеты" тянулись провода трёх цветов. Мишка велел прикрепить сканер к подголовнику водителя. "А провода к разъёмам, согласно цветам. Я добился метровой чувствительности… Можно дальше, но будут помехи. Сканер должен находиться возле головы". Он заглядывал мне в глаза, надеясь, что я рассмеюсь, хлопну его по шее (играючи), и признаюсь, что всё это розыгрыш. Но розыгрышем здесь и не пахло.

Чемоданчик передатчика я решил держать на коленях – так будет надёжнее.

– Вот ещё что, – Мишка расстелил на столе лист бумаги. – Это график падения. Всё расписано по секундам. Если на шестнадцатой секунде ты отстегнёшь привязные ремни и выпрыгнешь из двери… – Я ждал, как он это сформулирует. – В общем… вероятность выжить значительно выше. Даже если сработают подушки безопасности…

– Выше! – перебил я. – Куда уж выше? Триста метров!

– Хотя бы пристегни ремни, – буркнул Мишка.

– Обязательно, – обещал я.

Водитель такси был старый. Старый, потрёпанный, непонятной национальности. Я назвал его про себя "Ахмед". Почему так? Не знаю. Мне показалось, что гибель одного изжитого "Ахмеда" – совсем невысокая плата. И ещё я пожелал, чтобы у него был богатый жизненный опыт… и быстрая память.

Говорят, что в момент гибели, за несколько бесконечно кратких и бесконечно длинных секунд человек вспоминает всю свою жизнь. От первого момента до последнего. Жизнь моего Ахмеда, в ярких мыслеобразах, я собирался записать и представить учёному совету.

– Куда надо, джигит? Везде повезу!

– К перевалу, – ответил я. – И дальше в N-ск.

– Вах! Очень далеко! Не поеду!

Куда там! "Не поеду!" Я уже выбрал его. Я влез на заднее сидение, размахивая представительным крокодиловым дипломатом и вынимая на ходу пачку купюр.

– Дави на газ, папаша! Нас ждут великие дела!

Чтобы старик не сомневался, я сунул ему зелёную купюру. Ахмед, почувствовав крахмальную жесткость денежной бумажки, успокоился, только посматривал на меня в зеркало. Я приветливо улыбался. "Сколько на земле разных чудаков! – думал старик. – Скольких из них я подвозил за свою жизнь… а скольких ещё подвезу?" Старость расположена к пространным размышлениям.

Далее всё просто, как в анекдоте: справа скала, слева обрыв. Я отвлёк его внимание, перегнулся через сидение и резко крутанул руль влево. Машина вильнула, замерла – старик всё же успел надавить на тормоз, и, поразмыслив, нырнула в пропасть.

В первую секунду я ошалел. Исчезли мысли и чувства. Исчезло ощущение реальности, и только желудок требовательно подбирался к горлу.

Сканер я закрепил заранее, загодя включил передатчик, и сейчас, глядя, как голова Ахмеда болтается из стороны в сторону, думал только об одном – чтобы он вспоминал: "Давай, старик! Всё до мельчайших подробностей. Отдай мне всю жизнь, от первой до последней буквы".

Первое воспоминание: мальчишка бежит через ручей, падает и ранит ногу об острый камень. Это больно. Хочется позвать маму и малец поддаётся этому желанию – вопит во всё горло и заливается слезами. Подходит мама (высокая женщина в байковом халате), вытирает кровь, заклеивает ранку лейкопластырем, целует, а затем отвешивает подзатыльник – на будущее, чтобы вёл себя осмотрительнее.

Совсем близко от машины – рукой дотянуться – пролетает выступ и деревце. Удивительно, что я успеваю его рассмотреть.

Ахмед продолжает вспоминать. Он видит перед собой дворовую футбольную команду. Против его друзей играют хулиганы из соседнего двора. После игры – драка. Бьют больно, однако плакать нельзя. Нельзя звать маму – засмеют и свои, и чужие. Ахмед терпит, прячет синяки, замазывает извёсткой ссадины.

Вот школа – яркий прямоугольник окна с тёмным перекрестием рамы. Перед окном сидит девочка с чёрными волосами. От ослепительного света хочется зажмуриться, но тогда девочка исчезнет. Ахмед силится, держит глаза распахнутыми. Кадры бегут непрерывной чередой до самой свадьбы: первая прогулка, первый поцелуй, робкие объятия – девочка выскальзывает из его рук струйкой ручья.