Ярость

И действительно, я не встретил ни одного недоуменного взгляда, все все понимали. Тем лучше, будут сэкономлены силы и время. Я чувствовал себя очень уставшим.

– Слушай внимательно, Филбрек, чтобы не возникло никаких недоразумений, сейчас я скажу тебе, как начнется последний акт нашей маленькой комедии. В течение ближайших трех минут кто-нибудь опустит в классе шторы…

– Не вижу смысла, – резко произнес Филбрек.

Я глубоко вздохнул. Что за чудак!

– Когда до тебя наконец дойдет, старина Франк, что парадом командую я? Слушай внимательно и постарайся понять: сейчас кто-нибудь из ребят, вовсе не я, подойдет к окну и опустит шторы. Можешь пристрелить его, конечно. Но тогда, я полагаю, тебе стоит сразу нацепить свой полицейский значок на задницу и распрощаться с этими двумя столь дорогими твоему сердцу предметами.

Ответа не последовало.

– Молчание – знак согласия, – произнес я, стараясь, чтобы голос мой звучал весело. На самом деле никакого веселья в эту минуту я не испытывал. – Мне все равно, чем ты будешь сейчас заниматься. Но если опять начнется реализация каких-нибудь гениальных идей по моему устранению, я открываю огонь по присутствующим. Если же ты будешь паинькой до часу дня, все будет замечательно, и все узнают, какой ты большой и храбрый полисмен, настоящий герой. Договорились?

Долгое время Филбрек молчал, затем медленно произнес:

– Разрази меня гром, если я слышу хоть каплю сумасшествия в твоем голосе.

– Мы договорились?

– Как я могу быть уверен, что ты не придумаешь что-нибудь новенькое, Деккер? Что придет тебе в голову в два часа? Или в три?

– Мы договорились? – неумолимо повторил я.

Очередная пауза.

– Хорошо, Деккер. Но если ты выстрелишь в кого-нибудь из ребят…

– Знаю, мне поставят двойку и выгонят из класса. Разговор окончен, Франк.

Я чувствовал, как хочется ему сейчас сказать мне на прощание что-нибудь нежное и ласковое, например: «Засунь себе язык в задницу, Деккер» или «Заткни свою вонючую пасть.». Но таких реплик не последовало. Все же здесь были девушки.

– Значит, в час дня, – повторил Филбрек, и связь отключилась. Минуту спустя он уже шел по лужайке.

– Какие еще из своих грязных мыслишек ты хочешь принародно обмастурбировать, Чарли? – поинтересовался Тед Джонс.

– Почему бы тебе не успокоиться, Тед? – тихо произнес Харман Джексон.

– Кто хочет задернуть шторы? – спросил я. Нашлось сразу несколько желающих, и я выбрал Мелвина Томаса.

– Только медленно и аккуратно. Эти копы такие нервные…

Мелвин последовал моим инструкциям. Шторы медленно опустились, и комната погрузилась в таинственный полумрак. Тени метнулись по углам, словно стаи летучих мышей. Мне сделалось не по себе.

Я попросил Тенис Гэннон, сидящую на последней парте, включить свет. Она робко глуповато улыбнулась и направилась к выключателю. В следующую секунду комнату залил неестественный холодный свет флюоресцентных ламп, что было ненамного лучше, чем тени. Мне захотелось видеть солнце и голубое небо, но я ничего не сказал. Да и что я мог сказать? Тенис вернулась на свое место и села, тщательно расправив юбку.

– Пользуясь замечательной терминологией Теда, – начал я, – осталось обмастурбировать только одну историю. Или две половины одной истории, как вам будет угодно. Это происшествие с мистером Карлсоном, бывшим нашим учителем химии и физики, которое старый добрый Том Денвер не внесет в свои бумажки, но которое, как говорится, останется в наших сердцах. И рассказ о моем последнем столкновении с отцом.

Я глядел на ребят, и отвратительная тупая боль в затылке постепенно нарастала. Кажется, все вышло из-под контроля. Я вызвал к жизни призраки, как в старом добром кино, но где тот волшебник, который сможет сказать три слова, и все вернется на свои места?

Боже, как все глупо.

Перед моими глазами проносились сотни образов, одни реальные, другие лишь плод фантазии, и различить их между собой не представлялось возможным. Наверное, это и есть безумие, когда вы уже не можете провести грань между реальностью и бредом. Мне казалось, что есть еще шанс проснуться дома, в полной безопасности и более или менее в своем уме. И не было совершено необратимых поступков. И все кошмары рассеиваются при дневном свете… Но я уже все меньше верил в счастливый исход.

Пэт Фитцджеральд машинально перебирал в руках бумажный самолетик, и его темные пальцы, медленно движущиеся по белой бумаге, казались пальцами самой смерти. Я начал рассказывать.

Глава 29

Не знаю, почему я начал таскать с собой в школу гаечный ключ.

На то было много причин, и среди них сложно выделить главную. У меня постоянно болел желудок. И мне казалось, что окружающие настроены ко мне враждебно, даже когда на то не было реальных оснований. Я боялся упасть во время физкультурных занятий, потерять сознание и увидеть, очнувшись, как все вокруг смеются и показывают на меня пальцами.

Я очень плохо спал, и мне снились дурные сны. Сны такого рода, после которых можно проснуться с мокрой простыней.