Ярость

Компьютер ответил на пароль «свой-чужой», самолет получил добро. Рэмбок облегченно вздохнул, повернулся к десантникам и показал большой палец. Прошли последний рубеж, противоракетная оборона сочла их за своих, осталось только приземлиться прямо на голову Кречета.

Точнее, приземляться будут самолеты с тяжелыми танками, их выставило министерство обороны, а они, войска быстрого реагирования, посыплются, как стальной горох, на головы этим растяпам, повяжут раньше, чем танки генерала Смитсонсона скатятся с пандусов.

Русский бортинженер, покачиваясь как от рези в желудке, бормотал:

– Пока надеждою горим... пока надеждою горим... пока сердца для чести живы, мой друг... мой друг... черт, как же дальше?.. учил же в школе... мой друг... только и помню, что мой друг...

Пилот недовольно буркнул:

– Да что ты так вцепился в эти строки?

– Не знаю... Вдруг показалось, что это очень важно.

– Мой друг, – проговорил второй пилот с пафосом. – Отчизне отдадим души прекрасные порывы!

Бортинженер обрадовался:

– Вот-вот! Фу, что за память...

Он ликовал, лицо просветлело, глаза счастливо блестели. Рэмбок повернулся на голоса, спросил подозрительно:

– Что случилось?

– Пушкина начинаю забывать, – прошептал бортинженер смятенно. – Пушкина...

– Пушкина забыть – последнее дело, – согласился второй пилот. – Кого угодно можно забыть, даже как зовут президента и всю его челядь, но Пушкина... Пушкин – это... это наша совесть.

Он покосился в сторону салона. Американские коммандос сидели ровными рядами, словно вбитые в пол чугунные статуи. Рослые, налитые мускулами, нерастраченной силой, все в зеленом, даже зеленые шлемы надвинуты на глаза, странные и непонятные: с множеством приспособлений – наушниками, усилителями, ночным видением, лазерной наводкой, поляроидными щитками, так же как и уродливые комбинезоны уродливы из-за бронежилетов, одетых один на другой, множество приспособлений, сохраняющих жизнь, даже сохраняющих здоровье, позволяющих и с такой грудой полезного хлама бегать, прыгать и кувыркаться под огнем, одновременно выпуская сотни прицельных пуль в сторону противника...

Савельевский вел самолет лично. Краем глаза видел как эти дюжие парни, не прилагая усилий и даже не поворачивая головы, переговариваются с самыми дальними из своей команды, стоит только шевельнуть губами, как микрофон уловит слабый звук, усилит и передаст именно тому, кому предназначено. Особые наушники, приглушат грохот взрыва, зато голос командира донесут ясно и четко даже за сотню километров!

Зеленые комбинезоны топорщатся, ибо два бронежилета: один предохраняет от пуль, другой против пуль не спасает, зато надежно выдерживает любые осколки.

Один из коммандос подошел к Рэмбоку, что-то шепнул. Пилоты посматривали на них зло и униженно. Сильные и крепкие мужики, но тут ощутили насколько беспомощны перед этой машиной для убийства, молниеносной, неуязвимой.

А чернокожий солдат, словно чуя униженную злость русских, поглядел в их сторону и демонстративно раздвинул широкие плечи, напряг мышцы. Это было чудовище, Минотавр. Савельевский ощутил, что свяжи гиганту руки, а ему дай в руки дубину, и то не сумел бы одолеть этого зверя, натасканного долгими годами только убивать и убивать.

А Рэмбок все чаще поглядывал на командира экипажа. У того было странное лицо. Настолько странное, словно позабыл о своих двух чемоданах, рюкзаках и двух ломающихся сумках. Более того, словно услышал неслышимый другими глас о производстве его в полковники, а то и вовсе о получении богатого наследства.

На всякий случай Рэмбок подсел ближе. У русских нет богатых родственников, так что одухотворенный лик командира корабля может быть вызван тем, что понюхал тайком кокаина, вколол себе героина или ЛСД, а то и какую другую гадость, неспроста же глаза блестят...

Внезапно русский пилот сцепил зубы, сказал что-то вроде: «привет Гастелло» и потянул руль на себя. Самолет вздрогнул, словно не веря, затем Рэмбок ощутил, как пол медленно начал наклоняться. Еще не встревожившись, летят все-таки на хреновом русском самолете, он лишь цепко держал взглядом лицо командира. Тот просветлел, словно уже добрался до чина генерала и вдобавок получил орден Пурпурного Сердца. Пальцы штурвал держали крепко, даже костяшки побелели как у мертвеца.

Как у мертвеца, мелькнуло в голове у Рэмбока. Он вскочил, дрожь пробежала по нервам, волосы встали дыбом.

– Ты что творишь? – вскрикнул он в страхе. – Джон, Айвен, Майкл – ко мне!

По салону прогрохотали сапоги. Трое огромных коммандос ворвались в рубку. От их громадных тел сразу стало тесно. Майкл с порога бросил быстрый взгляд на панель управления, вздрогнул. Глаза стали круглые, он посмотрел на Рэмбока, медленно белея на глазах.

– Что? – рявкнул Рэмбок.

– Он... этот сумасшедший... пустил самолет вниз! – проговорил Майкл осевшим, как глыба снега в марте, голосом. – В пике...

– Что?

– Он решил... он явно решил разбить самолет о землю!

Рэмбок схватил автомат, черное дуло уперлось в голову командира:

– Ты знаешь, что это?

– Знаю, – ответил командир странно весело, – и знаю, кто ты.