Ярость

С каждым днем он узнавал ее все лучше и лучше, изучал, словно город, в котором снимал жилье в надежде со временем тут осесть. Ее, судя по всему, это не очень устраивало. Как и Соланка, она была человеком настроения, и он стал ее личным метеорологом, пытающимся составить прогноз ее настроений, изучающим силу и возможные последствия ее внутренних ураганов, гнавших гневные валы на золотой берег их любви. Иногда ей нравилось чувствовать себя объектом самого пристального исследования, изучаемым под микроскопом, нравилось, что ее понимают без слов и, чтобы получить желаемое, ей даже не нужно ничего говорить. Но временами это ее оскорбляло. Заметив, что Нила хмурится, Соланка, бывало, спрашивал, что случилось, и получал раздраженный ответ: «Ах, да ровно ничего. Отвяжись, ради всего святого! Ты вообразил, что умеешь читать мои мысли, но ты очень часто и очень сильно ошибаешься. Если мне будет что сказать, я сама скажу. Не надо заранее нагнетать обстановку». Нила потратила много сил, закрепляя за собой образ сильной женщины, и не хотела, чтобы любимый видел ее слабой.

Как вскоре обнаружил Соланка, Нила разделяла его недоверие к таблеткам. Оба предпочитали бороться с собственными демонами, не спускаясь в «долину кукол». А потому, когда ей становилось совсем худо, когда приходила пора сражаться с собой, она просто избегала его без всяких объяснений, рассчитывая, что он поймет это правильно, что он достаточно взрослый человек, чтобы на какое-то время позволить ей быть такой, какой ей нужно быть. Проще говоря, от Соланки, возможно впервые за всю его жизнь, ожидали зрелого поведения, поведения, соответствующего его возрасту. Нила жила под гнетом напряжения и сама иногда признавала, что временами быть с нею рядом — нелегкий удел. На это Соланка всегда отвечал ей:

— Это точно, но ведь существуют и плюсы.

— Надеюсь, хоть большие, — отвечала Нила с искренне озабоченным видом.

— Не будь они большими, я выглядел бы полным дураком, разве не так? — усмехался Соланка, и Нила, успокоенная, придвигалась к нему.

— И правда, — убеждала она себя. — А ты не дурак.

Нила обладала невообразимой физической естественностью и обнаженной чувствовала себя счастливей, чем в одежде. Соланке не однажды приходилось напоминать, чтобы она что-нибудь на себя накинула, прежде чем откроет кому-либо дверь. Однако секреты свои Нила оберегала, ей нравилось казаться загадочной. Ее частые погружения в себя, ее привычка отстраняться всякий раз, как она понимала, что ее рассматривают слишком пристально, были связаны с совершенно неамериканской — а как раз таки чисто английской — способностью ценить сдержанность. Она старалась убедить его, что это не имеет никакого отношения к тому, любит она его или нет (любит, и даже очень). «Ну это же очевидно, — разъясняла она, когда он спросил, отчего же тогда она сейчас с ним. — Ты можешь быть творческим гением со своими куклами, или веб-сайтами, или чем там еще. Когда же дело касается меня, твоя единственная функция — быть в моей постели всякий раз, как я позову тебя, и удовлетворить любой из моих капризов». Услышав это царственное заявление, профессор Соланка, который в глубине души всегда мечтал быть объектом сексуальных домогательств, почувствовал себя невероятно польщенным.

Когда все ласки оставались позади, она обычно закуривала сигарету и усаживалась обнаженной перед распахнутым окном, зная, что Соланка не выносит табачного дыма. Повезло же ее соседям, думал он, но Нила ставила себя выше буржуазных предрассудков. Сегодня, покурив, она как ни в чем не бывало продолжила свою мысль. «Знаешь, что в тебе особенного? — произнесла она. — У тебя есть сердце. Редкое качество для современного мужчины. Взять, к примеру, Бабура. Удивительный человек, просто блестящий. Я серьезно. Но не способен любить что-либо, кроме революции. Живые люди для него просто пешки в его игре. У большинства других мужчин на первом месте деньги, власть, спорт, собственное эго. Взять того же Джека». Соланка терпеть не мог, когда Нила упоминала гладкокожего знаменосца с Вашингтон-сквер, и почувствовал укол совести, когда при сравнении с Джеком она отдала предпочтение ему, Соланке, о чем тут же сообщил ей. «Видишь! — с торжеством воскликнула она. — Ты не просто можешь чувствовать — ты можешь даже говорить об этом вслух. Bay! Наконец-то я нашла стоящего мужчину». Соланка смутно ощутил насмешку в ее словах, но не понял, в чем, собственно, та заключалась. Он чувствовал себя одураченным и мог утешаться лишь тем, что в ее голосе отчетливо звучала любовь. Любовное зелье номер девять. Целительный бальзам.