Ярость

Элби опасались, что лилипуты устроят государственный переворот и революционным порядком экспроприируют землю, владеть которой, как и любым недвижимым имуществом, им запрещала конституция. А бигэндийцы, в свою очередь, страшились, что государственный переворот совершат элби. Срок действия заключенных век назад договоров на аренду земли истекал в ближайшем десятилетии, и индолилипуты подозревали, что элби откажутся их продлить, вернув себе уже возделанные земли и оставив тех, кто их возделал, у разбитого корыта.

Но была одна сложность, о которой Ниле, несмотря на верность своему народу и три выпитых один за другим «космополитена», хватило честности упомянуть.

— Дело не только в межэтническом противостоянии и даже не в том, кто чем владеет, — пояснила она. — У элби своя, в корне иная культура. И мне понятна природа их страхов. Элби — коллективисты. Землей у них распоряжаются не отдельные собственники, а совет вождей, от имени владеющего ею совместно народа. И тут появляемся мы, бигэндийцы-вала, со своей богатой деловой практикой, предпринимательской жилкой, рыночным меркантилизмом и настроенностью на прибыль. Причем мир говорит на одном языке с нами, а не с ними. Ведь это век цифр, вы согласны? Так вот, мы — номера, цифры, а они — слова. Мы — математики, они — поэты. Мы побеждаем, они проигрывают и потому, конечно, боятся нас. Это та же борьба, что идет внутри каждого человека, борьба между механическим, утилитарным и той частью нашего «я», что отвечает за любовь и мечты. Мы все опасаемся, как бы то холодное, механическое, что есть в нашей природе, не убило в нас волшебства, музыки. Поэтому противостояние индолилипутов и элби — это борьба человеческого духа, и, черт возьми, сердцем я на чужой стороне. Но мой народ остается моим народом, а справедливость — справедливостью, и если четыре поколения твоих предков горбатились на земле, а тебя по-прежнему считают человеком второго сорта, тебе есть за что их ненавидеть. Если что, я непременно вернусь. Понадобится — буду сражаться плечом к плечу со своими соотечественниками. Я не шучу, так и будет.

Соланка верил ей. И думал: как такое возможно, что в компании этой не в меру взволнованной и едва знакомой ему молодой женщины он не испытывает ни малейшего стеснения?

Шрам на руке она получила в серьезной дорожной аварии на федеральной автостраде близ Олбани, чуть вообще не потеряла руку. По ее собственному признанию, у Нилы был королевский стиль вождения («на дороге я чувствую себя махарани»). Другим же участникам движения не стоило попадаться на ее высочайшем пути, занимать дорогу, которую она считала принадлежащей ей по праву. В тех местах, где ее хорошо знали, в Блефуску и в окрестностях заумного новоанглийского колледжа, который она окончила, водители, завидев Нилу Махендру, покидали собственные транспортные средства и бежали прочь со всех ног. После ряда небольших столкновений и мелких дорожных происшествий Нила Махендра угодила в нешуточную Большую Переделку. Уже то, что она выжила, было чудом (или чем-то близким к нему), но еще большее изумление вызывало, что она сохранила свою разбивающую сердца красоту.

— Этот шрам у меня на всю жизнь, — сказала она. — И хорошо: он напоминает о том, чего забывать нельзя.

К счастью, в Нью-Йорке она была избавлена от необходимости водить машину. Ее царственная манера («мама всегда говорила, что я королева, и я ей поверила») подразумевала, что другие должны водить машину вместо нее. Правда, пассажиром она была отвратительным: с заднего сиденья без конца доносились ее вскрики и охи. Быстрый успех на телевидении позволил ей пользоваться услугами постоянных водителей, которые скоро привыкли к ее поминутным восклицаниям. Она плохо ориентировалась на местности и потому — удивительная вещь для жителя Нью-Йорка — часто не знала, где что находится. Ее любимые магазины, рестораны и ночные клубы, звукозаписывающие студии и монтажные, где она работала.

— Они всегда оказываются именно там, где останавливается машина, — с детской наивностью призналась она Соланке за четвертым коктейлем. — Это удивительно. Прямо за дверцей автомобиля.

Удовольствие — сладчайший из наркотиков. Нила Махендра погрузилась в него, сидя в обтянутой черной кожей кабинке.

— Как же мне хорошо! — призналась она. — Вот уж не думала, что с тобой может быть так легко. Когда мы смотрели эту дурацкую игру у Джека, ты показался мне таким сухарем! — Голова ее склонилась к нему на плечо. Она распустила волосы, которые почти занавесили ее лицо. Тыльной стороной правой ладони она стала нежно поглаживать его левую руку. — Порой, когда я выпью лишнего, появляется другая Нила и начинает играть. Я ничего не могу поделать, она целиком подчиняет себе мою волю.

Соланка пришел в полное смятение. Она взяла его руку в свои и стала целовать подушечку каждого пальца, словно печатью скрепляя поцелуями их молчаливый союз.