Ярость Антея

И второе престранное обстоятельство, которое, кроме неистребимости «великолепной семерки», привлекает мое внимание: бузотеры не издают криков. Психопаты сворачивают противникам шеи, ломают конечности, расшибают головы жертв о стены и при этом остаются совершенно невозмутимыми. Лица орудующих голыми руками убийц напоминают гипсовые маски, сохраняющие бесстрастность, даже когда электрошокеры жалят безумцев в щеки или лбы. Единственное, что отличает их от ходячих мертвецов, это глаза. Пронзительные немигающие взгляды вояк светятся жизнью, и пялящийся на меня через стекло громила явно отдает себе отчет в своих действиях. Полные психи, которые глядят на мир осмысленно и хладнокровно, – ну чем не парадокс? И это пугает еще больше, чем впади они в слепую ярость, как любой другой вступивший в смертельный бой человек.

– Господи боже мой! – восклицаю я при виде разразившейся в «зоопарке» вакханалии. – Да что за бедлам, мать его, здесь творится?

– Дерьмо творится, брат, – отзывается Скептик. – Будь мы на свободе, я бы настоятельно советовал тебе рвать когти. Но раз уж по твоей милости мы сидим тут, значит, готовься помахать кулаками. Сдается мне, твоя рожа сильно не нравится этому ублюдку. По-моему, ему без разницы, кому оторвать голову, – главное, было бы что отрывать.

Хоть Скептик глядит на мир моими глазами, он способен сохранять присутствие духа в любой, даже откровенно проигрышной ситуации. Чего нельзя сказать обо мне. В какую бы переделку мы с братцем ни попали, получать синяки, шишки и прочие травмы – исключительно моя прерогатива. Или, если угодно, оборотная сторона того факта, что тело Тихона Рокотова принадлежит все-таки мне – Тихону Рокотову, а не моему брату-близнецу. Который умер во младенчестве, но удивительным образом воскрес в образе ментального паразита, живущего у меня в голове с тех самых пор, как я себя помню. Разумный мыслящий паразит, обладающий, ко всему прочему, прескверным характером и непоколебимой уверенностью в том, что из нас двоих именно он, а не я, достоин владеть нашим телом. Не самый приятный близкий родственничек, но куда деваться? От родных братьев не отрекаются, а от таких, которые вдобавок повязаны с вами общим разумом, нельзя отречься в принципе. Да и привык я к Скептику за сорок лет нашего с ним ментального симбиоза.

Жаль только, не сумел доказать миру, что в моем случае раздвоение личности – не болезнь, а доброкачественная и во многом полезная аномалия. И чем сильнее я тщился кого-либо в этом убедить, тем больше укреплял свою репутацию сумасшедшего. Трагедия всей моей жизни: постоянно доказывать окружающим, что я не псих, и в лучшем случае получать в ответ лишь наигранное согласие с этим. То же согласие, с каким психиатры, дабы не нервировать пациента, доверительно признаются ему, что он – действительно Наполеон. Пройдет курс лечения – сам поймет, что не прав, а не поймет, так что с того? Значит, останется Наполеоном до конца своих дней. Правда, лишь в собственных больных фантазиях и тесном мирке клиники для душевнобольных…

Впрочем, речь сейчас не о моем прошлом, а о настоящем, которое имеет все шансы напрочь лишить меня будущего. Скептик вновь не ошибся. Моя рожа и впрямь не приглянулась стоящему за дверью громиле, хотя, казалось бы, я не представляю для него никакой угрозы. Продолжая пялиться на меня сквозь замызганное окошко, вояка резко, почти без замаха, лупит по нему кулаком. Запертая дверь содрогается, а на стекле возникают новые трещины. Я, конечно, готов к чему-то подобному, но все равно испуганно шарахаюсь назад. А псих решает не останавливаться на достигнутом и берется долбить по стеклу кулаками, как заведенный. С каждым его ударом паутина трещин на окне разрастается все больше, а само оно начинает понемногу деформироваться и выходить из пазов.

Если невосприимчивость вояк к электричеству и их лютая жестокость еще могут иметь разумное объяснение, то вышибание армированного стекла голыми руками уже не лезет ни в какие ворота. Сколь ни являются твердолобыми бойцы «Громового Кулака», вряд ли их собственные кулаки обладают крепостью пушечного ядра. Рвущийся ко мне в палату громила должен переломать себе руки после первых же ударов. Но он наносит их не меньше двух дюжин, пока, наконец, окно не поддается и не выпадает из проема к моим ногам, поджилки на которых начинают дрожать, едва я понимаю, что вандал на этом явно не остановится.

Он достиг своей цели вообще без потерь – так, по крайней мере, кажется со стороны. Его кулаки размазали и стерли со стекла кровь убиенного медбрата, но не оставили взамен ни капли своей. Как такое возможно, уму непостижимо. Не веря своим глазам, я тупо таращусь на выбитое стекло (будучи армированным, оно не разлетелось на осколки, а выпало из проема целиком), но мигом прихожу в себя, получив предупреждение от бдительного братца.