Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!

Второй раз мы говорили наедине, когда встретились случайно в лесу. Это было вскоре после того, как свеи обустроили свой стан на нашем берегу. Я, помню, возвращался с охоты, нес через плечо двух подстреленных зайцев. Торопился к дому. Вкусный запах свежей заячьей крови будоражил живот. С зари блудил по лесу, кишка кишке уже кукиши показывали, ворчали на хозяина дружно.

А увидел ее – про все забыл.

Она возвращалась из леса с травами. Через плечо несла небольшой лук, подходящий для женской руки, у пояса – расшитый по коже колчан со стрелами и маленький нож в таких же вышитых ножнах. Совсем охотница. Истинная Дива-богиня, что бродит меж лесов с луком и стрелами. Нет, Зарница…

Хорс, играя лучами среди золотисто-бурых стволов высоких вековых сосен, осветлял ее темные волосы и баловался между грудей. Казалось мне, даже солнце радуется ее красоте.

Я загляделся на нее. Долго удалось смотреть. Пока она сама меня не заметила.

Сельга опять подошла ко мне первая. Сдержанно поприветствовала. Мы вместе пошли в селение. И опять проклятый язык еле шевелился во рту, как ворочается полудохлый сом, прочно застрявший на мелководье между камнями. Вырвать его!

Она тоже шла рядом молча, ступая неслышно, совсем по-лесному, как легкая молодая олениха. Молчала.

– Свеи, похоже, надолго встали, – сказал я, чтоб нарушить молчание.

Она не ответила.

– Мужики жалуются, пришлые воины много едят и пьют, – продолжил я, теряя голос. Конечно, нашел о чем говорить с девой… Тут вдруг кишки, которым напомнили про еду и питье, тоже вступили в наш разговор. Издали громкое, отчетливое бурчание. Спели, называется, во весь нутряной голос!

Я почувствовал, что готов молить Сырую Мать расступиться под моими ногами.

Улыбнулась?

– Скота пожрали – самой Коровьей смерти не успеть за ними. Скорей бы уж уходили, – в отчаянии сказал я.

Почему она не отвечает? Скука со мной?

– Надолго, – вдруг сказала она, – может, теперь навсегда пришли свеи.

– Как так? – удивился я.

Она опять не ответила.

– Нет, не может такого быть, чтоб надолго, – рассудил я. – Пересидят службу и уйдут восвояси. Другая дружина придет, свеи уйдут с ней биться. Или что иное случится, всегда что-нибудь случается. Сила дружины – в стремительном беге через богатые земли. Чего им сидеть у нас? Уйдут…

– Уйдут одни, воротятся другие.

Она говорила тихо, серьезно, медленно. Я понял наконец, не от скуки она молчала, тут иное. Думала она, много думала, а может, провидела что из грядущего. Не зря же люди говорят – ведунья она…

– Их много, свеев. Будут все приходить и приходить… Я знаю это, боги иной раз позволяют мне заглянуть в будущее, – сказала Сельга, словно подтверждая мои невысказанные мысли.

Я даже вздрогнул от такой догадливости.

– Молодой народ, сильный, – согласился я, помолчав.

– Молодой? Нет. Не они… Молодые – это наши родичи. Даже моложе, чем молодые. Что старые, что малые – все как дети. Свеи сильные – да, храбрые своим железом, свирепые от собственной силы. Но они несгибаемые. И жадные. А жадность да косность – это удел стариков.

Этого я не понял. Просто смотрел на нее, коль выпала такая удача. Любовался открыто.

– И что ты видишь из будущего? – почтительно спросил я.

Я верил ей. Ей невозможно было не верить. Истинно, в Яви боги устроили много чудного. Кому-то дано и вперед смотреть, проникать мыслями сквозь грядущие лета и зимы. Может, все-таки Зарница она, богиня? Выходит, пропадать моей голове! Богиню полюбишь, в небесном огне сгоришь…

– Вижу я, чувствую, старики сядут на нашу землю. Злые, жестокие, презирающие справедливые законы Прави. Пусть молодые с лица, а внутри – старики. И будут править нашими родичами и измываться над ними всяко. Потому как у стариков нет большей отрады, чем править другими, гнуть их по своему хотению. А когда старики правят детьми – они никогда не поймут друг друга! Большая будет вражда между правителями и народами, многие беды. Долгие беды сулит грядущее нашим родам, я вижу. Далеко в будущее потянется вереница бед…

– Нашему роду, – поправил я ее.

– Нашим родам, – неожиданно горячо возразила она. – Поличи, оличи, витичи и даже косины – одна кровь, одни люди.

– Ты только на толковище не обмолвись про это, заклюют тебя, как ястребы цаплю, – пошутил я.

Наконец-то удалось мне, вставил веселое слово. Но она даже не улыбнулась.

– Уходить нам надо, – сказала она.

– Нам с тобой? – обрадовался я, не веря своему счастью.

И тут же покраснел, как ошпаренный. Но Сельга словно не заметила моей предательской оговорки.

– Нам всем, – сказала как отрезала, – всему роду, и всем остальным родам тоже. На северный ветер нужно уходить, в лесную пустыню, куда не дотянутся жадные руки пришельцев.

Уходить родом… Легко сказать. Мне что? Я один, мне собраться – только подпоясаться. А остальные? Старики, бабы, детишки, скот?

– Как уходить? – возразил я. – Кто решится? Бросить дома, бросить земли расчищенные, звериные угодья, рыбные? Как можно все оставить?

Она опять не ответила. Замолчала, словно тучей завесилась.