Ярость мщения

— Ты усыновил этих детей на горе и на радость. Так вот это — горе. Он хотел расплатиться с тобой единственной монетой, которая у него была. Ты должен сделать одно из двух: либо принять плату, либо научить его, что существует множество других способов возвратить долг. Если не можешь сделать сегодня ночью второе — а я думаю, что можешь, — ты обязан сделать первое. И не надо приводить мне доводы о морали и гуманизме — только не в такой поздний час. Их сразу можно разбить первой заповедью нашей Семьи: мы должны общаться с детьми на их уровне, если хотим, чтобы они нас поняли. — Она помолчала. — Я виновата, что заранее не предупредила тебя, но мне казалось, что ты держишь ситуацию под контролем.

— Ты знала?

— С первого дня. Берди проверила Томми на триппер. Алека тоже.

— Алека?..

— Алек подхватил его от Томми. С девочкой все в порядке. С каким бы уродом они ни имели дело, ее он не тронул.

Я присел на ледяной пуфик.

— Мне… Не знаю, что делать. Слушай. Может быть, отказаться от всего этого?

— Только через твой труп, теплый и подрагивающий, Я предупреждала, что обратного пути не будет.

— Я и не хочу обратно, но, черт возьми, я не могу уладить это!

— Нет, можешь. Я читала медицинскую карту. Твоя половая индивидуальность изобилует всеми возможными извращениями. Порог их проявления чрезвычайно низок — ладно, не обращай внимания. По крайней мере, у тебя все-таки есть половая индивидуальность, у большинства в наши дни она вовсе отсутствует.

— Бетти-Джон, — взмолился я. — Ты не знаешь, что мне пришлось испытать…

— Ты прав, не знаю — и меня это мало интересует. Меня волнуют только дети. Джим, перестань отнимать у меня время. Я знаю, что с тобой происходит. Ты хочешь остаться чистеньким. Все хотят. Твоя беда в том, что ты всегда боялся, что о тебе могут подумать. Господи! Ты даже не представляешь себе, как это раздражает. Из всех твоих пороков этот — самый невыносимый.

— Я, конечно, виноват…

— А это — еще один. Я знаю, что ты можешь справиться, иначе ни за что не подписала бы документы. Сейчас самое главное — предоставить Томми достаточно любви, воспитания и ухода, чтобы появился сырец, из которого можно вылепить настоящего человека. И плевать, чем пахнет это воспитание, до тех пор пока Томми не научится быть самостоятельной личностью. По крайней мере, он все равно будет на порядок выше, чем все эти зомби, о которых надо заботиться всю жизнь. Ты знаешь, что делать, так что приподнимай свою чертову задницу, отправляйся к нему и будь отцом.

— Би-Джей, но я не знаю, с чего начать. Я не знаю, как…

— Нет, знаешь. Я видела тебя с детьми, Джим. Ты обращался с ними как с маленькими людьми. Как ты думаешь, почему они тебя любят? Ты уже делаешь то, что им необходимо больше всего. Так что забудь всю чушь насчет разницы между взрослым и ребенком. Это глупость, из-за которой мы создаем из себя врагов собственного вида. Перестань думать о собственности или Даже о великой ответственности. Просто отнесись к детям с тем же уважением, с каким ты отнесся бы к другой личности — ты это иногда делаешь, — и все будет прекрасно, потому что это единственное, что им действительно требуется. Пойди и поговори с ним. Просто поговори или, еще лучше, дай ему выговориться. Пусть расскажет, чего хочет и в чем нуждается. Тогда и поймешь, что можно сделать. Начни с того, что тебе тоже необходимо кого-нибудь обнять, и все станет гораздо проще.

Би-Джей бросила трубку. Я знаю, что с электронным телефоном это невозможно, но сигнал отбоя прозвучал примерно так.

Я вернулся в спальню. Мальчика там не было.

Томми не оказалось ни в его постели, ни в кровати Алека и Холли. Они оба свернулись калачиком около чисто вымытого (но по-прежнему неполноценного) медведя.

Томми нигде не было.

Я хотел было снова броситься к телефону и позвонить Би-Джей — но на это не хватало времени. Возможно, я еще успею догнать его. Схватив одежду, я босиком выбежал в темноту.

Далеко искать не пришлось. Стояло полнолуние. Томми сидел во внутреннем дворике, обхватив колени руками; в лунном свете его ночная рубашка казалась почти прозрачной. Мальчик тихонько плакал.

Я присел рядом.

— Томми, что ты делаешь?

— Ничего. — Потом: — Думаю, куда бы мне уйти. — Уйти?

— Не могу больше оставаться здесь.

— А как же Алек и Холли?

— Они теперь ваши.

— И твои тоже.

— Нет. Теперь вы их отец.

— А ты не думаешь, что небезразличен им?

— Это не важно. Наверное, я теперь слишком старый. Как Микки.

— Какой Микки?

— Мой брат. Мой настоящий брат. Он был… — Мальчик нахмурился, пытаясь припомнить. — Он старше меня, но я не помню на сколько. Когда он стал слишком старым, Фостер разлюбил его, и ему пришлось уйти.

— Кто такой Фостер?

— Наш последний отец.

— Он любил тебя? Томми кивнул.

У меня пересохло в горле.

— Как… он любил тебя?

— Он разрешал нам спать с ним и делал разные вещи… — Томми поднял голову. — Он правда был хороший, даже если иногда нам не нравилось, что он делает. Он часто нас купал. И мы никогда не голодали.

— Что с ним случилось?

— Он умер. Наверное. Однажды он не вернулся. Через несколько дней нас нашли и отправили сюда.