Ярость жертвы

— Дворяне действительно стрелялись, — мечтательно вздохнула Люська. — Но не из-за денег, дорогой. Они стрелялись, когда была задета честь. Сегодня это понятие сугубо архаическое.

До того как утвердиться в самой престижной рыночной профессии, Люська окончила филологический факультет и несколько лет корпела в библиотеках, вымучивая диссертацию на какую-то заумную лингвистическую тему. Сейчас-то она процветала, а в те годы, по ее же словам, была дурнушкой и бумажной крысой. И все же некая щемящая, трогательная нота осталась звенеть в ее душе от тех выброшенных псу под хвост лет. Пожалуй, у нее можно было стрельнуть тысчонок двести, чтобы доиграть пару конов.

— Хозяин у себя? — спросил я у бармена.

Жорик для приличия оглянулся по сторонам и молча кивнул.

Ноги сами принесли меня в кабинет, обставленный как приемная министра. Гоги Басашвили беседовал с двумя бритоголовыми нукерами, и по выражению их лиц было видно, что разговор неприятный. Увидев меня, он поднялся из-за стола и радушно провозгласил:

— Вай, какой гость! Заходи, Саша, заходи, рад тебя видеть, дружище!

Нукеров он шуганул властным мановением руки и потащил меня к трехногому столику в углу, накрытому для незатейливого пира, — спиртное в нарядных бутылках, фрукты, конфеты. Его пыл был понятен.

Уже второй месяц я возился с проектом его загородного дома. В коммерческой фирме «Факел» («Строительство особняков для элиты») ему представили меня как самого знаменитого московского архитектора, и выгодный контракт он подмахнул почти не глядя.

Однако работа почему-то у меня не клеилась. Для самого пустячного опуса все же потребен творческий импульс, этакий душевный посыл, а откуда взяться посылу?

— Закуси шоколадом, Саша, — посоветовал Гоги, — это лучше, чем лимон.

Он ни о чем не спрашивал, и в этом, как и во многом другом, проявлялось его чувство собственного достоинства.

— Гоги, — сказал я, — дай мне еще немного денег.

Он не выказал удивления:

— Конечно, дам, дружище. Но ведь ты получил аванс?

— У меня осталась неделя, верно?

— Верно.

— Уложусь тютелька в тютельку. Будешь доволен, Гоги. Васька Дерн повесится на твоих воротах.

Гоги застенчиво улыбнулся:

— Сколько тебе надо, Саша?

— Пустяк. Триста баксов. Хочу отыграться.

Басашвили поднялся и подошел к небольшому, вроде телевизора, сейфу на стальных ножках. Принес три сотенных и отдал мне.

— Ты хороший человек, Гоги!

— Мы же друзья, правильно?

— Не дай Бог быть твоим врагом, кацо.

В большом зале ширмой был отделен зеленый столик, за которым играли исключительно в «очко». Публика здесь подбиралась постоянная: два-три профессионала да залетные вроде меня. С шулерами я, естественно, не связывался, не нарывался понапрасну, но сейчас, в нетерпении сердца, готов был перемахнуться хоть с самим чертом, тем более что в этом заведении их было полно.

За столиком Веня Гусь, местный интеллигентный кидала, в одиночку доскребывал мошну тучного, средних лет мужчины азиатского обличья, по виду преуспевающего оптовика. Уселись они, видно, давно и сейчас метали по-крупному. Сытая узкоглазая рожа оптовика вспотела и побагровела, зато Веня Гусь был в своем обычном обличье: тонколикий, с длинными запястьями, рассеянно улыбающийся. Он банковал.

— Позвольте и мне картишку, — сказал я.

Гусь глянул приветливо, но толстяк недовольно засопел. Он был прав. Приличный человек не влезет посередине игры, да еще когда в банке не меньше пяти «лимонов». Полезет только такой, которому давно не сбивали пыль с ушей.

— Не терпится, что ли? — спросил оптовик.

— Бывает так, — простодушно объяснил я, — что даже лучше, когда карта сдвинется. Да вы не волнуйтесь, могу и подождать.

— Нам волноваться не из-за чего, — он открыл очередной «перебор». — Пускай те волнуются, которые куда-то спешат.

Гусь невозмутимо объявил «стук» и выдал по последней карте. Краем глаза я заметил, что у толстяка на руках бубновый туз. Он засопел еше громче.

— В банке шесть мохнатых, — напомнил Веня Гусь неизвестно кому. Он готовился к завершающему трюку, дерзкая его улыбка засияла ярче.

— На банк! — решился оптовик и протянул руку за картой. — Открой!

Гусь небрежно метнул рубашкой вверх шестерку треф. Не знаю, как прежде складывалась карточная судьба оптовика, но все страдания измученного азартом сердца читались на его лице так же ясно, как в букваре. Набрав семнадцать очков, он впал в некое подобие комы: прикрыл на секунду глаза, и капелька пота повисла на багровой щеке, точно жемчужина. Веня Гусь сделал вид, что подавил зевок, и незаметно мне подмигнул.

— Еще одну! — выдохнул оптовик.

Веня швырнул ему даму червей. Толстяк вздохнул так тяжко и с таким облегчением, как древний паровоз, дотянувший по воле опытного машиниста до ремонтного депо.

— Себе! — бросил победно.

Как обычно, мне не удалось уследить за манипуляциями Гуся. «Очко» сползло с его тонких пальцев медленно и красиво, как кожура со спелого банана.

— Ну вот, — сказал он виновато. — Опять тебе не повезло, старина. Похоже, сегодня не твой день.